Колымские рассказы. Стихотворения (сборник). Варлам Шаламов

чтобы он отобрал только работяг, других прииску не надо. Потому-то он и приехал сам.

      Представитель разглядывает меня. Мой рваный бушлат, засаленная гимнастерка без пуговиц, открывающая грязное тело в расчесах от вшей, обрывки тряпок, которыми перевязаны пальцы рук, веревочная обувь на ногах, веревочная в шестидесятиградусный мороз, воспаленные голодные глаза, непомерная костлявость – он хорошо знает, что все это значит.

      Представитель берет красный карандаш и твердой рукой вычеркивает мою фамилию.

      – Иди, сволочь, – говорит мне нарядчик зоны.

      И дверь распахивается, и я снова внутри малой зоны. Место мое уже занято, но я оттаскиваю того, кто лег на мое место, в сторону. Тот недовольно рычит, но вскоре успокаивается.

      А я засыпаю похожим на забытье сном и просыпаюсь от первого шороха. Я выучился просыпаться, как зверь, как дикарь, без полусна.

      Я открываю глаза. С верхних нар свисает нога в изношенной до предела, но все же туфле, а не казенном ботинке. Грязный блатной мальчик возникает передо мной и говорит куда-то вверх томным голосом педераста.

      – Скажи Валюше, – говорит он кому-то невидимому на верхних нарах, – что артистов привели…

      Пауза. Потом хриплый голос сверху:

      – Валюша спрашивает: кто они?

      – Артисты из культбригады. Фокусник и два певца. Один певец харбинский.

      Туфля зашевелилась и исчезла… Голос сверху сказал:

      – Веди их.

      Я продвинулся к краю нар. Три человека стояли под лампой: двое в бушлатах, один в вольной «москвичке». На лицах всех изображалось благоговение.

      – Кто тут харбинский? – сказал голос.

      – Это я, – почтительно ответил человек в бекеше.

      – Валюша велит спеть что-нибудь.

      – На русском? Французском? Итальянском? Английском? – спрашивал, вытягивая шею вверх, певец.

      – Валюша сказал: на русском.

      – А конвой? Можно негромко?

      – Ничто… ничто… Вовсю валяй, как в Харбине.

      Певец отошел и спел куплеты Тореадора. Холодный пар вылетал с каждым выдохом.

      Тяжелое ворчание, и голос сверху:

      – Валюша сказал: какую-нибудь песню.

      Побледневший певец пел:

      Шуми, золотая, шуми, золотая,

      Моя золотая тайга,

      Ой, вейтесь, дороги, одна и другая,

      В раздольные наши края…

      Голос сверху:

      – Валюша сказал: хорошо.

      Певец вздохнул облегченно. Мокрый от волнения лоб дымился и казался нимбом вокруг головы певца. Ладонью певец вытер пот, и нимб исчез.

      – Ну, а теперь, – сказал голос, – снимай-ка свою «москвичку». Вот тебе сменка!

      Сверху сбросили рваную телогрейку.

      Певец молча снял «москвичку» и надел телогрейку.

      – Иди теперь, – сказал голос сверху. – Валюша спать хочет.

      Харбинский певец и его товарищи растаяли в барачном тумане.

      Я подвинулся глубже, скорчился, засунул руки в рукава телогрейки и заснул.

      И, казалось,