Колымские рассказы. Стихотворения (сборник). Варлам Шаламов

надеждами. Поэтому так много самоубийц. Но чувство самосохранения, цепкость к жизни, физическая именно цепкость, которой подчинено и сознание, спасает его. Он живет тем же, чем живет камень, дерево, птица, собака. Но он цепляется за жизнь крепче, чем они. И он выносливей любого животного.

      О всем таком и думал Платонов, стоя у входных ворот с бревном на плече и ожидая новой переклички. Дрова принесены, сложены, и люди, теснясь, торопясь и ругаясь, вошли в темный бревенчатый барак.

      Когда глаза привыкли к темноте, Платонов увидел, что вовсе не все рабочие ходили на работу. В правом дальнем углу на верхних нарах, перетащив к себе единственную лампу, бензиновую коптилку без стекла, сидели человек семь-восемь вокруг двоих, которые, скрестив по-татарски ноги и положив между собой засаленную подушку, играли в карты. Дымящаяся коптилка дрожала, огонь удлинял и качал тени.

      Платонов присел на край нар. Ломило плечи, колени, мускулы дрожали. Платонова только утром привезли на «Джанхару», и работал он первый день. Свободных мест на нарах не было.

      «Вот все разойдутся, – подумал Платонов, – и я лягу». Он задремал.

      Игра вверху кончилась. Черноволосый человек с усиками и большим ногтем на левом мизинце перевалился к краю нар.

      – Ну-ка, позовите этого Ивана Ивановича, – сказал он.

      Толчок в спину разбудил Платонова.

      – Ты… Тебя зовут.

      – Ну, где он, этот Иван Иванович? – звали с верхних нар.

      – Я не Иван Иванович, – сказал Платонов, щурясь.

      – Он не идет, Федечка.

      – Как не идет?

      Платонова вытолкали к свету.

      – Ты думаешь жить? – спросил его негромко Федя, вращая мизинец с отрощенным грязным ногтем перед глазами Платонова.

      – Думаю, – ответил Платонов.

      Сильный удар кулаком в лицо сбил его с ног. Платонов поднялся и вытер кровь рукавом.

      – Так отвечать нельзя, – ласково объяснил Федя. – Вас, Иван Иванович, в институте разве так учили отвечать?

      Платонов молчал.

      – Иди, тварь, – сказал Федя. – Иди и ложись к параше. Там будет твое место. А будешь кричать – удавим.

      Это не было пустой угрозой. Уже дважды на глазах Платонова душили полотенцем людей – по каким-то своим воровским счетам. Платонов лег на мокрые вонючие доски.

      – Скука, братцы, – сказал Федя, зевая, – хоть бы пятки кто почесал, что ли…

      – Машка, а Машка, иди чеши Федечке пятки.

      В полосу света вынырнул Машка, бледный хорошенький мальчик, воренок лет восемнадцати.

      Он снял с ног Федечки заношенные желтые полуботинки, бережно снял грязные рваные носки и стал, улыбаясь, чесать пятки Феде. Федя хихикал, вздрагивая от щекотки.

      – Пошел вон, – вдруг сказал он. – Не можешь чесать. Не умеешь.

      – Да я, Федечка…

      – Пошел вон, тебе говорят. Скребет, царапает. Нежности нет никакой.

      Окружающие сочувственно кивали головами.

      –