Джентльмен. Настольная книга изящного мужчины (сборник). Адольф Книгге

твари, вовсе не находят себе пристанища, я, конечно, не был приготовлен к той гибкости, которая была бы необходима для успехов в государстве деспотическом, между людьми вовсе мне неизвестными. Теоретическое познание истинной мудрости не токмо редко имеет желанный успех, но иногда сопряжено бывает с некоторою опасностью. Собственным опытам предоставлено было лучшее мое образование. Сии уроки для того, кто умеет ими воспользоваться, суть самые надежнейшие.

      Я теперь еще помню то маловажное происшествие, которое сделало меня на долгое время осторожным.

      Однажды в… на итальянской опере сидел я в герцогской ложе. Я приехал ранее придворной свиты потому, что в тот день не был во дворце, а отобедал дома. Людей собралось еще мало. Во всем первом ярусе сидел один губернатор, граф Н…, почтенный старик, который, увидев меня одного, подошел от скуки ко мне и начал разговаривать.

      Он, по-видимому, доволен был тем, что я ему говорил о различных и мне несколько известных предметах.

      Старик все становился ласковее и снисходительнее. Это столько показалось мне лестным, что я в своих разговорах мало-помалу простер напоследок вольность даже до дерзости, и, наконец, оказал в словах какую-то грубую неосторожность. Граф, бросив на меня значительный взгляд и не выслушав меня, возвратился в свою ложу. Я почувствовал всю силу сего безмолвного выговора; но это лекарство не надолго меня исцелило. Пылкость моя часто бывала причиною больших погрешностей.

      Я всегда почти поступал безрассудно; иногда более, а иногда менее. То приходил очень рано, то очень поздно. От сего происходили бесконечные противоположности в моих поступках, и я почти во всяком случае не достигал предполагаемой мною цели, ибо никогда не следовал одинаковому плану. Сначала был я слишком беспечен, опрометчив, весьма неосторожен и чрез то самое вредил самому себе; потом решился сделаться утонченным царедворцем. Поведение мое показалось многим слишком ухищренным, и лучшие люди перестали мне доверять. Я стал слишком гибок и чрез то лишился внешнего уважения и внутреннего достоинства; сделался непостоянным и потерял уважение. Огорченный самим собою и другими, решился я, наконец, все оставить и сделаться странным. Это возбудило внимание. Многие начали искать моего знакомства с таким рвением, с каким обыкновенно гоняются за странностями. Но чрез сие самое вновь пробудилась во мне любовь к обществу. Я опять возвратился на прежний путь, и вдруг исчез мрачный круг, проведенный около меня отвращением моим от света. Настал другой для меня период. Я смеялся, и часто с некоторою остротою, над дурачествами людей; начали меня страшиться, но никто не любил. Это огорчало меня до крайности. Чтобы переменить о себе мнение людей, я старался выказывать себя с безвредной стороны; раскрывал ласковое, дружелюбное, к оскорблениям вовсе неспособное сердце. Следствием сего было, что всякий, кто имел еще причину на меня досадовать или принимал на свой счет насмешки мои, начал надо мною шутить, видя, что намерение