Динамическая сущность характерологии В. О. Пелевина. Дмитрий Валерьевич Нечепуренко

в том, что сансара и карма самому Пелевину подчас интереснее литературы. Ибо зачем так подробно писать о светлячках Мите и Диме и в сотый раз напоминать, что свет, который мы видим, от нас же исходит, если самое интересное в "Жизни насекомых" это приём мгновенного переключения текста, когда в начале фразы человек, а в конце – какая-нибудь бляха-муха?» [173].

      Упоминая в статье о героях, критик отмечает приёмы создания их образов:

      «…альтернативы даны не в линейной последовательности развёрнутого до конца сначала одного, потом второго сюжета, а, так сказать, на высокой частоте переменного тока: каждый кадр сменяется альтернативным; маркер для опознания – та или иная одежда героя или причёска героини. Так сделана "Жизнь насекомых", и в этом обаяние вещи. Приём был найден ещё в раннем рассказе "Принц Госплана", где менялись местами люди и фигурки компьютерных игр, но в "Жизни насекомых" на нём построен целый роман» [173].

      Оценивая роман «Generation ‘П’», Парамонов приводит позицию А. Гениса, считающего данное произведение шагом назад. При этом критик даёт некоторые характеристики персонажей. Отмечается, что в более сильном произведении «Чапаев и Пустота», главный герой – Чапаев обладает архетипической нагрузкой, которой у Вавилена Татарского нет. Приводится мнение И. Роднянской, увидевшей в Татарском героя плутовского романа, пикаро, и даже объявившей его современным юродивым. Сам Парамонов добавляет, что литературный герой всегда условен, выступает мотивировкой разворачивания сюжета.

      Интересно сравнение Л. Рубинштейна главного героя «Generation ‘П’» Вавилена Татарского с англосаксонскими литературными циниками-лириками, поначалу мучимыми рефлексией по поводу собственной реликтовой интеллигентности, но по ходу дела падающими всё ниже и ниже. Критик отмечает автопортретные черты героя Пелевина [193]. М. Павлов:

      «По сюжетной роли герой – близкий родственник Петьки из предыдущего романа, пытливый «простачок», познающий жизнь, этакий доктор Ватсон или фламмарионовский Кверенс, задающий вопросы тем, кто посвящён в тайны, и выдающий, когда автору нужно, вполне мудрые сентенции… герой – человек избирательно начитанный [171]».

      Рубинштейн описывает схему построения произведений, которая, как он считает, предсказуема:

      «…герой, балующийся психостимуляторами, получает доступ, иногда несанкционированный, к тонкому знанию (замечательна в этом смысле история с «маркой» ЛСД, съеденной героем, которая оказалась «пропуском на пять человек на станцию сжигания мирового мусора»), где он узнает нечто, полностью перестраивающее его представление о мире. У Петьки Пустоты было сумасшествие и кокаин, здесь тот же кокаин, грибы и ЛСД. Типы старые; истории – новые» [193].

      Я. Шапиро, анализируя построение произведений Пелевина, замечает:

      «Герои колоритные, хорошо выписанные, но тоже совершенно необязательные… Очень много изящной спекуляции на эзотерических штампах. Мардук тебе, Иштар, Вотан с Локи, вервольфы с