А между тем. Лариса Миллер

дивной пищей может стать

      В потемках нищее скитанье.

      А листьям падать и кружить…

      А листьям падать и кружить,

      Им совершать обряд круженья.

      Вчера писала: тяжко жить.

      Сейчас пишу опроверженье.

      Мне лист летит наперерез,

      Легко пускаясь в путь далекий,

      На приближение чудес

      Ловлю прозрачные намеки.

      И доказательств не прошу

      Иных, чем слабый отблеск лета,

      Листвы желтеющей шу-шу,

      Живые краски бересклета.

      Мы еще и не живем…

      Мы еще и не живем

      И не начали.

      Только контуры углем

      Обозначили.

      Мы как будто бы во сне

      Тихо кружимся

      И никак проснуться не

      Удосужимся.

      Нам отпущен воздух весь,

      Дни отмерены,

      Но как будто кем-то здесь

      Мы потеряны.

      Нас забыли под дождем

      Мы не пикнули,

      Но как будто вечно ждем,

      Чтоб окликнули.

      Московское детство: Полянка, Ордынка…

      Московское детство: Полянка, Ордынка,

      Стакан варенца с Павелецкого рынка –

      Стакан варенца с незабвенною пенкой,

      Хронический кашель соседа за стенкой,

      Подружка моя – белобрысая Галка.

      Мне жалко тех улиц и города жалко,

      Той полудеревни домашней, давнишней:

      Котельных ее, палисадников с вишней,

      Сирени в саду, и трамвая «букашки»,

      И синих чернил, и простой промокашки,

      И вздохов своих по соседскому Юрке,

      И маминых бот, и ее чернобурки,

      И муфты, и шляпы из тонкого фетра,

      Что вечно слетала от сильного ветра.

      Опять утрата и урон…

      Памяти Юры Карабчиевского

      Опять утрата и урон,

      Опять прощанье,

      И снова время похорон

      И обнищанья.

      От боли острой и тупой

      Беззвучно вою,

      И говорю не то с собой,

      Не то с тобою.

      Я говорю тебе: «Постой.

      Постой, не надо.

      Быть может, выход есть простой,

      Без дозы яда»,

      Ты мертвый узел разрубил

      Единым махом,

      В земле, которую любил,

      Оставшись прахом.

      На крыше – мох и шишки…

      На крыше – мох и шишки,

      Под ней – кусок коврижки

      И чайник на плите…

      Предпочитаю книжки

      Извечной суете,

      Продавленный диванчик,

      Да в поле одуванчик,

      Который поседел.

      Набрасываю планчик

      Своих насущных дел:

      Полить из лейки грядку

      И написать в тетрадку

      Слова, строку вия,

      И разгадать загадку

      Земного бытия.

      Эти поиски ключей…

      Эти поиски ключей

      В кошельке, в кармане, в сумке,

      В искрометности речей

      И на дне искристой рюмки,

      В жаркий полдень у реки

      И на пенной