Милый друг. Ги де Мопассан

продолжал:

      – Когда я люблю женщину, все остальное в мире для меня не существует.

      Он сказал это убежденно, возбуждаясь при мысли о наслаждениях любви, а пока что наслаждаясь вкусным обедом.

      Госпожа Форестье прошептала со свойственным ей безучастным видом:

      – Ни с чем нельзя сравнить счастье первого пожатия рук, когда одна из них спрашивает: «Вы меня любите?» – а другая отвечает: «Да, я тебя люблю!»

      Госпожа де Марель, залпом осушив бокал шампанского, весело сказала, ставя бокал на стол:

      – Что касается меня, то я не довольствуюсь платонической любовью.

      И все с блестящими глазами принялись сочувственно смеяться.

      Форестье растянулся на диване, расставил руки, оперся локтями на подушки и сказал серьезным тоном:

      – Ваша откровенность делает вам честь и доказывает, что вы – практичная женщина. Но нельзя ли узнать, каково мнение господина де Мареля на этот счет?

      Она медленно пожала плечами с видом бесконечного презрения. Потом сказала отчетливо:

      – Господин де Марель на этот счет мнения не имеет. Он… он воздерживается.

      Из области возвышенных теорий о нежных чувствах разговор спустился в цветущий сад утонченного цинизма.

      Наступил час изящных двусмысленностей слов, приподнимающих покровы, как приподнимают женскую юбку, час искусных обиняков, смелых, слегка замаскированных намеков, бесстыдного лицемерия приличных фраз, таящих в себе нескромные образы – фраз, являющих взору и воображению все то, чего нельзя сказать прямо, и помогающих светским людям создать вокруг себя атмосферу какой-то изысканной и таинственной любви, какое-то нечистое прикосновение волнующих и чувственных, как объятие, мыслей и представлений о всех скрываемых, постыдных и страстно желанных подробностях плотских объятий. Подали жаркое – молодых куропаток, обложенных перепелками, потом зеленый горошек, потом паштет и к нему салат с зубчатыми листьями, словно зеленый мох, наполнявший большой салатник в виде таза. Собеседники ели все это, не замечая вкуса блюд, занятые исключительно своим разговором, погруженные в волны любви.

      Женщины отпускали теперь рискованные замечания – госпожа де Марель со свойственной ей смелостью, похожей на вызов, госпожа Форестье с очаровательной сдержанностью, с оттенком стыдливости в тоне, в голосе, в улыбке, во всей манере себя держать, которая только подчеркивала смелые замечания, исходившие из ее уст, а отнюдь не смягчала их.

      Форестье, развалившись на подушках, смеялся, пил, ел не переставая и время от времени вставлял такую рискованную и грубую фразу, что женщины, немного шокированные формой ее, а отчасти для приличия, принимали на несколько секунд смущенный вид. Произнеся что-нибудь очень уж неприличное, он прибавлял:

      – Отлично, дети мои. Если вы будете продолжать в том же духе, вы наделаете глупостей.

      Подали десерт, потом кофе. Ликеры еще более разгорячили и отуманили возбужденное воображение.

      Госпожа де Марель выполнила обещание, которое дала, садясь за стол: она