Театр семейных действий (сборник). Галина Климова

готовое уйти из-под ног межвагонное пространство, глухое ко всему, что не было скрежещущим шумом, железным грохотом или тормозным ударом. Он поддал ей ногой в зад, и она осела на дергающийся узкий мостик сцепления. Костян толкнул дверь в соседний вагон, – заперта. Он высунул голову в тамбур и, длинно сплевывая, процедил:

      – У нас любовь… по согласию. А вы на атасе!

      Одной рукой он схватил девочку в охапку, поднял с пола, сильно встряхнул и прижал к запертой двери, а сам тяжело налег сверху, всей мстительной массой распалившегося злого тела.

      – Урод, говоришь? Урод?

      И крик электрички, так похожий на женский крик, располосовал ее горло.

      Скрипка потеряла голос. Насквозь треснула верхняя дека.

      Боль была одна на двоих. Девочка знала это всем своим беззвучным существом.

      Футляр – на обратном пути – вдруг стал легче легкого. Наступила пустота, непрерывно диктовавшая черную паузу – фигуру умолчания.

      Она не помнила, какие кругаля выписывал троллейбус по Садовому кольцу, не помнила, что профессор предложил ей заниматься с ним хотя бы полгода. Надо бы исправить левую руку: играть только гаммы, упражнения, этюды и два раза в неделю ездить на занятия в Москву.

      – У вас есть нерв, девочка! Ваша игровая манера меня захватила, это немало.

      Когда через несколько дней она открыла футляр, – скрипки там не было, как и в ней самой не было музыки.

      После смерти Юры, такой внезапной – всего несколько задохнувшихся мгновений, – появился страх темных окон. Подъезжая к дому, по многолетней привычке Тася поднимала глаза на уровень пятого этажа и безошибочно натыкалась на черные глазницы своей квартиры. В темень не хотелось. Там все было в беспросветно прошедшем времени. Она совсем разучилась засыпать. Закрывая глаза, как бы впускала в себя эту мертвецкую темень, агрессивно обживавшую ее жалкое полужизненное пространство. Схватка начиналась глубокой ночью, когда железно включался бесшумный мотор бессонницы, и оставалось только выть, вопить и пить.

      Юры не было нигде.

      Ушёл,

      как последний мартовский снег:

      на земле – проталины,

      на солнце – свежие пятна.

      Живой воды принявший разбег,

      ударясь в бега, не свернул обратно.

      Какими вратами,

      в какое царство,

      ушёл без запинки.

      Кончен завод.

      Успел мне в мензурку налить лекарство.

      Полночь. Куранты.

      А сердце не бьёт.

      Но как обнадежил теплом и весной!

      И стал мне понятен твой лиственный почерк,

      взрывной, многожильный, в потугах почек,

      и я – крайней веткою в зелени строчек,

      ближайшей,

      и ты не простился со мной.

      Врач из клиники неврозов посоветовал адаптироваться к ситуации, выписал антидепрессанты и снотворные. И еще сказал:

      – Когда начнете спать, попробуйте записывать сны. Не все, конечно. И безо