Старинные рождественские рассказы русских писателей. Сборник

не было, да я и не хотел, потому что у меня другой план имелся. Я его и привел в исполнение.

      Приходим на последнюю вечерю к Холуяну – он очень радушен и приглашает меня играть.

      Я говорю:

      – Рад бы играть, да игрушек нет.

      Он просит не стесняться – взять взаймы у него из банка.

      – Хорошо, – говорю, – позвольте мне пятьдесят червонцев.

      – Сделайте милость, – говорит и подвигает кучку.

      Я взял и опустил их в карман.

      Верил нам, шельма, будто мы все Шереметьевы.

      Я говорю:

      – Позвольте, я не буду пока ставить, а минуточку погуляю на воздухе, – и вышел на веранду.

      За мною выбегают два товарища и говорят:

      – Что ты это делаешь: чем отдать?

      Я отвечаю:

      – Не ваше дело, не беспокойтесь.

      – Ведь это нельзя, – пристают, – мы завтра выходим, непременно надо отдать.

      – И отдам.

      – А если проиграешь?

      – Во всяком случае отдам.

      И соврал им, будто у меня есть на руках казенные.

      Они отстали, а я прямо подлетаю к куконе, ногой шаркнул и подаю ей горсть червонцев.

      – Прошу, – говорю, – вас принять от меня для бедных вашего прихода.

      Не знаю, как она это поняла, но сейчас же встала, дала мне свою ручку; мы обошли клумбу, да на плотике и поплыли.

      Глава одиннадцатая

      Об игре ее на арфе отменного сказать нечего: вошли в грот, она села и какой-то экосез заиграла. Тогда не было еще таких воспалительных романсов, как «мой тигренок» или «затигри меня до смерти», – а экосезки-с, все простые экосезки, под которые можно только одни па танцевать, а тогда, бывало, невесть что под это готов сделать. Так и в настоящий раз: сначала экосез, а потом «гули да люли пошли ходули, эшти да молдаванешти», кок, да и дело в мешок… И благополучным образом назад оба переплыли.

      Глава двенадцатая

      Откровенно признаться – я не утаю, что был в очень мечтательном настроении, которое совсем не отвечало задуманному мною плану. Но, знаете, к тридцати годам уже подходило, а в это время всегда начинаются первые оглядки. Вспомнилось все: как это начиналась «жизнь сердца» – все эти скромные васильки во ржи на далекой родине, потом эти хохлушечки и польки в их скромных будиночках, и вдруг – черт возьми – грот Калипсы… и сама эта богиня… Как хотите, есть о чем привести воспоминания… И вдруг сделалось мне так грустно, что я оставил кукону в уединении приковывать цепочкою ее плотик, а сам единолично вхожу в залу, которую оставил, как банк метали, а теперь вместо того застаю ссору, да еще какую! Холуян сидит, а наши офицеры все встали и некоторые даже нарочно фуражки надели, и все шумят, спорят о справедливости его игры. Он их опять всех обыграл.

      Офицеры говорят:

      – Мы вам заплатим, но, по справедливости говоря, мы вам ничего не должны.

      Я как раз на эти слова вхожу и говорю:

      – И я тоже не должен – пятьдесят червонцев, которые я у вас занял, я вашей жене отдал.

      Офицеры ужасно смутились, а он как полотно побледнел с досады, что я его перехитрил. Схватил в руку карты,