Старинные рождественские рассказы русских писателей. Сборник

я, – говорю, – не бедный, у нас нет бедных, и твоя кукона большая красавица, а мы к такому обращению с нами не привыкли!

      – А вы как же привыкли?

      Я говорю:

      – Это не твое дело.

      – Нет, – говорит, – ты мне скажи: как вы привыкли, может быть, и это можно.

      А я тогда встал, приосанился и говорю:

      – Мы вот как привыкли, что на то у селезня в крыльях зеркальце, чтобы уточка сама за ним бежала глядеться.

      Она вдруг расхохоталась.

      – Тут, – говорю, – ничего нет смешного.

      – Нет, нет, нет, – говорит, – это смешное!

      И убежала так скоро, словно улетела.

      Я опять расстроился, пошел в кофейню и опять напился.

      Молдавское вино у них дешево. Кислит немножко, но пить очень можно.

      Глава шестая

      На другое утро, государи мои, еще лежу я в постели, как приходит ко мне жид, который сам, собственно, и ввел меня во всю эту дурацкую историю, и вдруг пришел просить себе за что-то еще червонец.

      Я говорю:

      – За что же это ты, мой любезный, стоишь еще червонца?

      – Вы, – говорит, – мне сами обещали.

      Я припоминаю, что действительно я ему обещал другой червонец, но не иначе как после того, как я буду уже иметь свидание с куконой.

      Так ему и говорю. А он мне отвечает:

      – А вы же с нею уже два раза виделись.

      – Да, мол, у окошка. Но это недостаточно.

      – Нет, – отвечает, – она два раза у вас была.

      – У меня какой-то черт старый был, а не кукона.

      – Нет, – говорит, – у вас была кукона.

      – Не ври, жид, за это вашего брата бьют!

      – Нет, я, – говорит, – не вру: это она сама у вас была, а не старуха. Она вам и свою розу подарила, а старухи… у нее совсем нет никакой старухи.

      Я свое достоинство сохранил, но это меня просто ошпарило. Так мне стало досадно и так горько, что я вцепился в жида и исколотил его ужасно, а сам пошел и нарезался молдавским вином до беспамятства. Но и в этом-то положении никак не забуду, что кукона у меня была и я ее не узнал и, как ворона, ее из рук выпустил. Недаром мне этот шалоновый сверток как-то был подозрителен… Словом, и больно, и досадно, но стыдно так, что хоть сквозь землю провалиться… Был в руках клад, да не умел брать, – теперь сиди дураком.

      Но, к утешению моему, в то же самое время, в подобных же родах произошла история и с другими моими боевыми товарищами, и все мы с досады только пили да арбузы ели с кофейницами, а настоящих кукон уже порешили наказать презрением.

      Васильковое наше время невинных успехов кончилось. Скучно было без женщин порядочного образованного круга в сообществе одних кофейниц, но старые отцы-капитаны нас куражили.

      – Неужели, – говорили, – если в одном саду яблоки не зародились, так и Спасова дня не будет? Кураж, братцы! Сбой поправкой красен.

      Куражились мы тем, что нас скоро выведут из города и расквартируют по хуторам. Там помещичьи барышни и вообще все общество, должно быть, не такое, как городское, и подобной скаредности, как здесь, быть не может. Так мы думали и не