Идентичность. Леонид Подольский

уверенно говорил Натан. – Им же самим лучше отпустить нас и избавиться от головной боли. Советская экономика в плачевном состоянии, империя трещит по швам, а тут еще Афганистан. Красные фараоны долго не выдержат.

      Среди отказников есть экономисты, люди выдающиеся, математики. Они утверждают: «Все идет к концу. Все рухнет под тяжестью военных расходов».

      В Кремле давно не понимают, что происходит с Советским Союзом, – продолжал Чернобыльский. – Они слепы, абсолютно слепы со своей «передовой» теорией. Слепы и злобны. Вы не читали книгу Андрея Амальрика²⁷⁵? Он, скорее всего, гений…

      Словно в воду глядел Натан. И – будто некий архипелаг предстал перед Леонидом с Валечкой. Не прежний ГУЛАГ, описанный Солженицыным, но – похожий, и вместе – война, невидимая, тайная, ширящаяся. Архипелаг из психушек, лагерей, тюрем, но и героев тоже. Атлантида, скрытая от глаз, где жертвы превращались в бойцов, где империя медленно отступала. Увы, они не поверили тогда – советская империя казалась вечной.

      И все же Леонид, и Валечка тоже, смотрели на Чернобыльского с восхищением. Леонид не был сионистом, но горячо сочувствовал – еще от папы он часто слышал имена Теодора Герцля²⁷⁶, Макса Нордау²⁷⁷, Мартина Бубера²⁷⁸, рассказы про Базельский конгресс²⁷⁹, помнил даже слова-стихи Владимира Жаботинского²⁸⁰, посвященные смерти Герцля: «И днем конца был день его расцвета, и грянул гром, и песня не допета, – но за него мы песню допоем».

      Леонид очень сочувствовал сионистам, но еще больше симпатичен ему был антисоветчик Чернобыльский, потому что всеми фибрами души он не любил и х власть, и х несвободу. Он бы и сам с восторгом участвовал в еврейском движении-сопротивлении: писал бы статьи, письма, ходил на демонстрации, издавал самиздат, но нет – нельзя. Семья, дети, Валечка, перед ним открывалась карьера, да и тюрем советских, изоляторов, про которые рассказывал Натан, психушек, он боялся смертельно. Он подозревал, что не выдержит и х тюрьмы, и х допросы, что не готов к голодовкам, как Щаранский или Натан. Он был нормальный человек, не герой. Леонид боялся красных фашистов. Это Чернобыльский – настоящий сионист, революционер, борец. Увы, Леонид из другого теста. И потому, когда Натан пригласил изучать иврит и еврейские традиции, он очень деликатно отказался. У Леонида не было для этого ни времени, ни сил, ни, главное, душевной устремленности. Он снова должен был работать над своей докторской. Да и Чернобыльский не настаивал. Даже напротив, предостерегал от участия в еврейском движении. «Оно – не для всех. Только для самых одержимых, кто не жалеет себя. Для людей особой породы. Так что прежде сто раз подумайте. Тем более, вы только что получили старшего. Потерять работу легко, а что потом? Не исключено, что много-много лет изгойства. Поиздеваться, сделать жизнь невыносимой, это они умеют. Мы выдерживаем только благодаря солидарности».

      Чернобыльский рассказывал, что и сам всего