Present Perfect Continuous. Борис Мир

ты есть – и вот хорошо мне. – Я улыбнулся неожиданному, чисто библейскому, обороту ее последних слов.

      – Давай пересядем. Туда, – я кивнул в сторону дивана.

      – Зачем? – слегка заплетающимся голосом спросила она.

      – Затем. Разве ты не хочешь? – И она засмеялась и сказала:

      – Хочу.

      …Я очнулся от сна, когда за окном было уже совсем темно. Мы лежали рядом, раздетые, и она грела меня своим теплым белым телом. Я медленно провел по нему рукой – она не проснулась, продолжая тихонько похрапывать.

      Становилось жарко, и я вылез из-под пледа, включил свет в секретере. В бутылке на столике еще был ликер, я налил себе, медленно высосал рюмку. Но он оказал на меня, как это иногда было, обратное действие: я стремительно начал трезветь – и оттого почувствовал себя совсем здорово. Даже есть захотелось.

      Вытащил антрекоты из холодильника, побил их ножом и поперчил. Начистил картошки, поставил ее жарить.

      Пошел ее будить. Она мотала головой, не желая просыпаться. Да и я, грешным делом, больше глядел на ее не прикрытые прелести, чем старался растормошить ее. Чуть не соблазнился снова улечься с ней, но вовремя вспомнил про картошку, – убежал на кухню и оттуда услышал, что она встала. Тогда поставил еще одну сковородку: жарить антрекоты.

      Через несколько минут она вышла, накинув халатик, на кухню. Подошла ко мне, поцеловала еще чуть липкими губами:

      – Хороший ты мой!

      То были наши первые дни.

      Для разгона это был самый, можно сказать, кусок воспоминаний. Я внутренне даже смог чуть взять себя в руки. Во всяком случае, когда Оля что-то сказала, я сразу ответил ей, хотя почти тут же забыл, что она мне сказала, и что ответил я. Но, кажется, я даже улыбнулся, когда говорил.

      3

      И снова ушел в себя, свои воспоминания. О тех нескольких буквально бешеных днях.

      Я проснулся.

      Проснулся оттого, что нечем было дышать. Весь покрытый липким потом. Сердце бешено колотилось, раскрытым ртом я хватал воздух. Рядом тихонько посапывала Фаина, руки которой только что мелькали перед моим лицом в кошмарном сне, от которого я очнулся.

      Снилось мне, что весь я внутри вязаного шерстяного кокона. Мелькают руки Фаины со спицами, и мне становится все мягче и теплей. Шерсть пушистая, и пестр узор. А она все вяжет и вяжет, и кокон становится плотней и тесней: я не могу двинуть ни рукой, ни ногой. Спицы мелькают быстрей и быстрей, уже обвязан рот, жутко душно, и невозможно дышать – крик мой тонет в шерсти. Остались только глаза, – спицы мелькают, и скоро ничего не будет даже видно: все кончится. Я сделал судорожное движение: успеть освободиться от кокона, – и …проснулся.

      В комнате, действительно, буквально нечем было дышать: форточка снова была закрыта. Лежавшая рядом женщина казалась страшной, как и нестерпимое тепло, испускаемое ее телом через ночную сорочку.

      Преодолевая сердцебиение, я сел – и как только оно чуть утихло, пошел на кухню.