Счастливая жизнь зарубежного человека. Юрий Серебрянский

не наделать гримас.

      – Соня, я соскучился, – Вернее, по-английски прозвучало “я скучаю”. Есть ли у них “соскучился”?

      Соня молчала.

      – Нет, я писал его неделю и месяц его думал. У меня компьютер только в офисе, и только в нерабочее время. А время тут, у нас всегда рабочее. Я тебе писал об этом.

      – Почему ты меня переименовал?

      – Я могу вернуть имя! – Услужливый хозяин Интернет-кафе подал мне гарнитуру. Я надел наушники с маленьким микрофоном у рта и превратился в космонавта. Не хватало только олимпийки “СССР”.

      – Мне показалось, что выдуманное имя слишком банально.

      – Ты согласна быть там Соней? – Мои волосы вдруг поплыли по воздуху, каждая волосинка по отдельности, но единым потоком, как влекомые течением реки водоросли.

      – Да, пусть я – буду я. Мне нравится, что ты запомнил, как мы сидели на траве, на склоне Филлопопа. Это я тогда подумала, что тебе хорошо бы поправиться килограммов на пять.

      – Да. Я помню. Стараюсь. Но тут одни только рис и креветки. Все худые, – вслед за волосами я и сам начал отрываться от кресла. Лицо мое стало красным.

      – Почему у тебя красное лицо, милый? – Соня вообще-то добавляла “милый” к каждой фразе. Я уже так привык, что почти не замечал этого.

      – Не знаю, наверное, это невесомость, – я хотел так сказать. Только не знаю, как по-английски сказать “невесомость”. Пока я подбирал неуклюжие эпитеты, Соня поняла.

      – Ты представляешь себя в космосе?

      – Нас разделяют глухие парсеки. Я скучаю, Соня.

      – У вас жарко?

      – У нас тут очень жарко. Душно, и я ненавижу этот город без тебя. Я бы хотел жить в Афинах с тобой.

      – У нас тоже жарко, милый. Мы собираемся в Лутраки на выходные с друзьями. Купаться.

      – С какими друзьями? – Я взлетал, Соня не видела, но я придерживал стул правой рукой.

      – Нет. Не с Марком. Мы расстались. Из-за тебя. Милый. Зачем ты запоминаешь такие вещи? Разве я говорила тебе, что была мокрая, как река?

      Интересно, как это Соня не замечает моих странных волос. Она в белой майке, которую я снимал. У Сони копна греческих смоляных вьющихся волос. У нее длинные волосы.

      – Память. Извини. Проклятая память фиксирует все. Да, ты именно так и говорила. Мы были с тобой на Филлопопе, а потом спустились оттуда мимо обсерватории. Прямо с горы. Как те американки. Ладно я, но как ты-то не помнила дороги?

      Соня засмеялась. По скайпу это выглядело серией гримас и лишь в конце застывшей улыбкой.

      – Я никогда раньше так сильно не возбуждалась поцелуями, милый. Но разве я ночью пела тебе ту колыбельную?

      – Конечно.

      – Я не помню. Было очень хорошо. Может, и пела.

      Мы замолчали. Застыли на экранах друг друга. Два портрета напротив. Я, правда, не мог надолго застыть, проклятая невесомость тянула из-под меня стул, а волосы жили сами по себе.

      – Да, пела, наверное. Иначе откуда бы тебе знать про критскую колыбельную. Прости, я плохо пою.

      – Ты