Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том шестой. Нелли Шульман

дядя сказал мальчику, что у того появился кузен, Отто. Теодор-Генрих возил ложкой по остаткам овсянки, в тарелке мейсенского фарфора:

      – Опять Отто, как три года назад. Тот малыш умер, как мне дядя объяснил… – с тетей Эммой мальчик о таком не заговаривал:

      – Он все-таки был ей сын, хотя тетя Эмма ненавидит урода, то есть герра Петра… – Теодор-Генрих наотрез отказывался называть русского мужа тети дядей. Он вообще избегал подходить близко к родственнику. Мальчика начинало мутить, от неуловимого, постоянного запашка гноя:

      – У него дыра в шее, оттуда гной течет… – Теодор-Генрих, скривившись, отодвинул миску, – он, все равно, что труп… – холодные, голубые глаза дяди Максимилиана тоже иногда напоминали мальчику о мертвецах. У него на книжной полке стоял томик южноамериканских сказок, присланный из книжного магазина в столстолице. Налив себе какао, Теодор-Генрих вспомнил:

      – Нагваль, то есть оборотень. Это мексиканская сказка, и у братьев Гримм есть легенда об оборотне… – братьев Гримм ему читала тетя Эмма.

      Завтракал мальчик в детской, еду приносил солдат СС, убиравший комнаты. Стрелка на больших, шварцвальдских часах, с кукушкой, подходила к одиннадцати утра. Теодор-Генрих был соня, и любил поваляться в постели. За какао он листал свои любимые «Рассказы для мальчиков»:

      – Я помню, что мама со мной спала. Тетя Эмма говорила, что мы тогда жили во Франкфурте… – еще Теодор-Генрих помнил виллу, на горном озере и старинную церковь, серого камня:

      – Там был мужчина, – думал он, – мама называла его дядя Питер. Мы жгли костер, я носил щепки. Потом началась бомбежка, он пропал… – тете Эмме мальчик о таком не рассказывал:

      – Может быть, ничего и не случилось. Я тогда был маленький, как в Берлине… – Берлина он не помнил совсем:

      – Только мамин голос… – в носу, немного защипало, – она кричала, звала меня… – мальчик, иногда просыпался в глубокой ночи, слыша отчаянный плач:

      – Сыночек, мой сыночек! Жди меня, я обязательно тебя найду… – несмотря на теплое, яркое солнце за окном, Теодору-Генриху стало грустно:

      – Потому что я о маме думаю… – он шмыгнул носом, – и потому, что придется сидеть дома, раз некому со мной погулять… – по двору, с голыми, зимними клумбами и вымощенными камнем дорожками, ходить было неинтересно. Шведская стенка, горка и карусель еще не просохли, после недавней, мокрой метели:

      – Но можно, хотя бы, по стенке полазить, – решил Теодор-Генрих, – тетя Эмма разрешает… – книгу он открыл на рассказе о маленьком Стефане. Откусывая от свежей булочки, с корицей, мальчик рассматривал гравюру, с парусником:

      – Сейчас таких кораблей не осталось. Сейчас подводные лодки, или ледоколы. У дяди Макса есть ледокол, в Ушуайе… – Теодора-Генриха в город не возили, однако мальчик слышал о судне, от дяди. На второй чашке какао в дверях детской появился дядя Вальтер, как его называл Теодор-Генрих, с широкой улыбкой:

      – Собирайся, –