Зимопись. Книга вторая. Как я был волком. Петр Ингвин

Тома была сейчас не Тома, а зачарованная Спящая Красавица. Впрочем… не совсем спящая. Добрый молодец сделал все, чтобы снять ненавистные чары. Она сонно заворочалась, потом чуть заметно, но так желанно и многообещающе подалась ему навстречу.

      Словно божественная музыка снизошла на пугливую тень, что шарахалась от каждого вздоха. Ангельский свет рассеял мрак. Воздух заплясал искрами благословенной радости. В его мозгу что-то вспыхнуло и перегорело, инстинкт самосохранения померк. А Тома не желала выплывать из реальности сна. Не хотела понимать, где кончается сказочный туман и начинается явь. Это было сумасшествие, апофеоз победы демократии в одном отдельно взятом организме. Полный плюрализм мнений раздираемого на фракции разума, жаждущего всего и сразу. Тома не думала о будущем. Не могла думать, чтобы не разорвать мозги, выпирающие из черепной коробки, словно пена после встряхивания газировки. Типа, будущего нет, раз не приходит. Вокруг одно сплошное настоящее. Значит… Значит, она в своем праве? Отказавшись от будущего, бросив его псу под хвост, чтобы заняться желанным до колик настоящим.

      Нет ответа. Только мертвецкая тишина и беспокойные атакующие образы грядущего в голове и в трясущихся поджилках.

      Казалось, кавалер заранее знал, что девушке нравится, а что нет. Что бросает в дрожь, а что приводит к агонизирующему выплеску-изгибу спины, что делать с ней сейчас и когда перейти к чему-нибудь новому. Такое, увы, неспроста – это либо опыт, либо настоящие чувства. И если последнее…

      Черт подери, собаки нас тоже любят больше жизни. Но это не делает их людьми.

      А Смотрик продолжал. Он был нежным, был страстным, был яростным. Его язык двигался медленно. Двигался быстро. И снова медленно. Он был неутомим и осведомленно бережен. Сладостные спазмы девушки заводили его, заставляя предпринимать что-то еще и еще. С раболепием неофита Тома отдавалась чужой неотразимой настойчивости. Я пытался уговорить себя лежать, ничего не предпринимая, и держаться, сколько смогу, пока не произойдет что-то из ряда вон. Короче, держаться, виртуально отсутствовать некоторое время, даря близкой душе возможность наслаждаться в меру сил выпавшим на ее долю капризом случая. Я ведь тоже люблю и понимаю, что значит – желать. Но у меня другая ситуация.

      Зубы стиснулись. Но не щелки между ресниц.

      Уверившись в безнаказанности, Смотрик поднялся во всей красе, взгляд пробежался по окружающей тьме, и парень влез между торчащим камнем и девушкой, повернувшейся спиной. Мою щеку обдал жар дыхания. Сложенные перед собой девичьи руки фалангами больших пальцев упирались в лоб, а локти почти касались меня, как и колени. Неужели не видит, что я только изображаю спящего?!

      Несмотря на тесноту, парень изогнулся, притискиваясь всем телом – до восторга, до апогея нарастающей в геометрической прогрессии эйфории, и замер в ожидании чудовищного возмездия. Глаза зажмурились, приготовившись к худшему. Ничего не происходило. Тома не шевелилась. Я размеренно дышал высоко вздымавшейся грудью, хотя била дрожь. Коротило напряжением выжигаемые мысли. Кулаки сжимались, зубы вполне отчетливо скрежетали.