Зимопись. Книга вторая. Как я был волком. Петр Ингвин

уклоняться, оно пришло. Я повернул лицо к девушке:

      – Не надо, Тома. Подумай, что ты собираешься сделать.

      Моя мольба не была услышана. Тома была рядом, но была далеко. В застывших глазах гулял ветер.

      – Грр! – Не выдержав, я вскочил в боевую стойку, защищая то, что сама Тома защищать не хотела.

      Смотрик в панике отскочил.

      – Гррр! – пошел я на него.

      И он сбежал. Позорно виляя и вскидываясь. Забился в свой прежний угол, не борясь и не возражая.

      Фильм Томиного восприятия пошел трещинами. Замелькали неправильно смонтированные кадры, и реалии прорвались сквозь заманчивые образы, унесшие в соблазнительное небытие.

      – Вот пущай он, паразит, по морям и егозит, нам с тобою эту харю больше видеть не грозит, – отчего-то вспомнил я Леонида Филатова.

      С намеком. Что больше не потерплю.

      Растерянно-моргающая, отводящая взор девушка сжалась в клубок. Потом шумно выдохнула и вдруг с уморительной укоризной процитировала оттуда же:

      – Ну, случайно, ну, шутя, сбилась с верного путя. Дак ведь я – дитя природы, пусть дурное, но – дитя!

      Не в бровь, а в глаз. Даже – не в глаз, а в мозг. Браво, первая валторна.

      – А полезешь на рожон – выну саблю из ножон! – тут же откликнулся я. – Ты хотя мне и подруга, а порядок быть должон.

      – Сдаюсь. Спорить с тобой – все равно, что играть на скрипке в присутствии Страдивари.

      – Вот и не спорь, – разрешил я. – Кстати, ты, наверное, имела в виду Паганини.

      – Какая разница.

      Ну-ну.

      Грустно помолчали. Тома перебирала пальцами, ее глаза, остановившись, глядели, не видя. Сердце бурно билось, переживая недавнее.

      – Не обижайся на меня, – покаялся я. – Не могу по-другому. Это… неправильно.

      Томины пальцы нащупали мои и крепко сжали.

      – Это ты не обижайся. Я… словно не я. Не знаю, что на меня нашло.

      – Еще недавно ты была почти влюблена в Шурика, – сказал я, вновь склонившись к пылающему трепещущему ушку.

      – Почти не считается.

      – Значит, сейчас – не почти?

      Ее бровки хмуро сдвинулись:

      – Сейчас другое.

      – Гормоны, – примирительно сказал я, найдя слово для этого «другого».

      Тома съежилась. Промолчала.

      Больше не сказали ни слова.

      Глава 8

      Несколько дней мы жили как в бреду. Отъедались поздними ягодами и корнеплодами. Худые как спички, с выпирающими ребрами, набрасывались на любую пищу, которая не успевала убежать, хрустели странной мелкой саранчой, чавкали дождевыми червями. Кто сказал, что это невкусно?! Вас бы в гости к людоедам. Или предпочитаете сырое сердце, дергающееся в руке как только что пойманная рыбка?