Зимопись. Книга первая. Как я был девочкой. Петр Ингвин

склонившемуся надо мной созданию. Посчитав недоразумение исчерпанным, Зарина выпрямилась. Руки задумчиво сложились на удивленно раскосой глазастой груди.

      – А-а, поняла. У вас это называется по-другому. Тебе надо привыкать. Вот эта вещь у нас, – ее опустившаяся ладонь вновь подхватила и вздернула к моим глазам простыню, – называется простыней.

      Я подавил нервный смешок.

      – У нас тоже.

      Девушка всплеснула руками:

      – Тогда почему же…

      – Заринка, мать твою-мою-нашу! – раздался вопль в соседней комнате, слышимый, наверное, и на Святом причале.

      Не описать моей радости печатными словами. Еще не оказывался в столь позорной ситуации, когда мысли увязают как мухи в меде, оставшийся без высшего командования язык мелет чушь, а глаза требуют оградить от потрясающего организм зрелища… и одновременно не желают уводиться в сторону.

      – Заринка, в гроб тебе гвозди по самые дыни и колючку в арбуз! – донеслось уже ближе.

      Говорят, смена деятельности – лучший отдых. А для бурлящих эмоций нет ничего лучше смены их вектора.

      – У вас пользуются гробами? – Удивление поползло из меня, как бока из заниженных джинсов чересчур уверенной в себе дамы Бальзаковского возраста.

      Зрелище похорон самоотверженного бойника до сих пор стояло в глазах. Никакими гробами там не пахло.

      – Чем? Какими гробами? – Златокудрая соседка расшнуровала завязку своих галифе, без единой тени сомнения стянула их, поочередно подняв ноги, и безмятежно прошла к своей выданной котомке.

      Меня снова бросило в дрожь. Если здесь столь вольные нравы…

      – Карина сейчас крикнула… – судорожно напомнил я происхождение темы разговора.

      Как бы еще намекнуть насчет моей неготовности к подобной простоте и близости к природе. У нас разнополых учеников не селят в одной комнате, и у нас посторонние стесняются ходить друг перед другом даже в нижнем белье. Даже. А не. И если тут все так же и дальше, а то и не так, то… ух.

      – Это кто-то из ангелов употреблял, – не прерывая занятий по переоблачению, пояснила Зарина. Бесцветные шаровары расправились в ее руках, взгляд придирчиво пробежался сверху донизу, руки зачем-то встряхнули свежевыглаженную вещь. Лишь после такого длинного ритуала ее ноги влезли в подставленные штанины. На вопли сестры девушка внимания не обращала: привыкла. Проделав аналогичные действа и пассы с рубахой, она добавила про гробы: – Обычное непонятное слово, в перемешивании с другими изображающее возмущение.

      Олицетворение этого возмущения чуть не вынесло нашу дверь, у которой даже не нашлось звука выразить свои недовольство и презрение. С легким присвистом дверь отлетела к самой стене и обиженно заткнулась.

      Карина уже переоделась. Рубаха сходилась на пупке узлом, что выглядело дерзко и фривольно. Правильнее было застегнуть на тесемочки и заправить в шаровары, либо оставить навыпуск, либо оставить и перетянуть поясом. Но бедовая девка выбрала то, что выбрала. Без шлема она оказалась короткостриженной шатенкой,