Японский петушок. Из жизни знаменитостей. Олег Минкевич

глупостей поражает. Однако из всех глупостей особенно примечательна глупость узаконенная, утверждённая росчерком полномочного пера, именно о ней и пойдёт речь.

      В 1511 году в священной Мекке разгорелся довольно интересный спор о пользе и вреде кофе. Казалось бы, что здесь удивительного? Каждый день выползшие из тайных подземных лабораторий учёные, отчитываясь о потраченных средствах, говорят нам о пользе и вреде того или иного продукта. Однако в Мекке спорили не учёные, а богословы и чиновники. «Он извращает ум, сбивает с праведного пути и, как следствие, приводит к бунту», – утверждали озабоченные противники напитка. И таковых, к сожалению, оказалось больше. Кофе был признан вредоносным питьём, угрожающим религиозным догматам и государственному строю, и был запрещён.

      Сходная история случилась в середине 18-го столетия в Швеции, где вместе с кофе в немилость попала и кофейная посуда, которую хладнокровные стражи порядка с чувством долга изымали у преступных горожан, осмелившихся не внять королевской букве закона.

      Вообще, кофе частенько не везло. Его пытались запретить и запрещали в разных странах, и причины этих запретов были чаще всего несуразны и глупы.

      В России, несмотря на многократные соборные проклятия, адресованные церковью этому настрадавшемуся напитку (прилично досталось и чаю), к кофе отнеслись по-либеральному. Царь-батюшка Пётр Великий привёз кофе на родину через «пробитое окно» и, побрив боярам бороды, наказал его пить. Пили все (а попробуй у Петра не выпей!), кто нехотя, кто с любовью. Эстафету почитателей кофе переняли наши пышнотелые императрицы, частенько взбадривавшие себя дымящейся чашкой напитка. Так постепенно, начавшись с принуждения (что тоже немалая глупость), сложилась кофейная традиция.

      Но, коль речь зашла о милом отечестве, сказав о разрешённом, трудно умолчать и о запретах, коих на Руси всегда доставало.

      В марте 1816 года Егор Антонович Энгельгардт, талантливый педагог и человек неоскудного ума, заступил в должность директора Императорского Царскосельского лицея, того самого, в котором учился наш «повеса вечно-праздный»5 и другие незаурядные юноши, в том числе и Антон Антонович Дельвиг, сын обрусевших немцев.

      С приходом Энгельгардта пришли и послабления, были отменены некоторые запреты. Лицеистов, чьи семьи проживали в Петербурге, стали отпускать на каникулы. Кроме того, ученикам разрешили прогулки в пределах Царского Села, чем вольнолюбивые подростки не преминули воспользоваться. Знакомство с хорошенькими девушками и правилами света было первостепенной задачей истомлённых поэтичных юнцов.

      – Антуан, правда, что вы пишете стихи? – вопрошала молоденькая кокетка, прогуливаясь под руку с неуклюжим кавалером.

      – Да, Натали, это правда… – отвечал ей лицеист Дельвиг. – О, как вы прекрасны!

      Девушка смеялась и краснела.

      – Антуан, вы – немец. Это правда, что вы не знаете ни словечка по-немецки? – интересовалась

5

А. С. Пушкин. Стих Юрьеву.