Радикализация искусства. Избранное. Глеб Нагорный

привычным движением опустило в карман.

      – Не последнее, говорите… золотое тиснение… Что ж, учтем… – вперившись мертвым взглядом в мадам, многообещающе проронило Фискало. И в ее злых алчных глазках появилась извивающаяся, прижатая стоеросовой дубиной змея без видовой принадлежности – $.

      – Ничего не понимаю, – обомлел командируемый.

      – Тут давным-давно никто ничего не понимает… – прошелестел старик. – Мозги-то у нас есть, ума – нет… Так как вас там, вы сказали?..

      – Отдел лингвистики. Флёр.

      – Да, да, все мы здесь в каком-то смысле химера – замуж поздно, сдохнуть рано, – перехватив взгляд командируемого, направленный в сторону заарканенных служак финансового отдела, которые Флёра игнорировали, прошептал старик, протянув ему руку: – Имею честь представиться: Амадей Папильот.

      Амадей Папильот

      Амадей Папильот был в концертном, давно потерявшем лоск, платье. Локти на рукавах протерты. Туфли стоптаны. Подошва зевала. Ветхое пенсне треснуло. Свалявшиеся сиреневые букли падали на слабые пожившие плечи. Голос у него был скрипучим, как у расстроенного музыкального инструмента. Однако, несмотря на то, что Амадей казался очень старым, в нем не было ничего старческого: «серебряная» нить отливала мудростью и имела форму юного, стройного, звонкого, но, как всё молодое, немного злобного и вздорного смычка.

      – Странное у вас имя, – заметил Флёр, пожав узловато-сучковатую руку.

      – У вас у самого не ах, – ответил Амадей Папильот. – И вообще, ничего странного в этом нет. Просто вы не застали то прекрасное время, когда в Здании не было ни Вискоз, ни Клофелинов, ни Аммонитов, ни Тротилов с Гексогенами и Пластидами, ни прочей нечисти, типа этих, как их – о! – Маркеров-пачкунов… Что и говорить, горды имена нынешних героев… Золотари… Беспросветные, беспробудные золотари… Е-стеблишмент… Будки в галстуках… Куцая мода и куцые взгляды… Виниловая одежда, виниловые лица и виниловые мысли…

      – Понятно. Ваниль, словом, – оборвав старца, усмехнулся Флёр.

      – А вы не перебивайте, – окрысился Папильот. – Знаете, у меня в последнее время складывается впечатление, что в нашем Здании зрячие идут за слепыми, полагая, что это сами они слепые, а те, ведущие, – зрячие. Вот вы, по-моему, из первых…

      – Простите, – смутился командируемый и спросил: – А вы давно в Здании?

      – С самого изначала, – недовольный тем, что ему не дали до конца высказаться, ответствовал Амадей, вытирая губы. – Я тогда еще отделом музицирования заведовал, потом был выгнан по собственному желанию. С волчьим билетом, естественно. Как говорится, вчера я ел форшмак, сегодня я – «фиршмак»21. Ведь мне и в архиве посидеть пришлось – за чужие проделки. Знаете, как бывает: кто-то всегда должен сидеть, а «чалку одеть»22, как известно, легче всего тому, кто за себя постоять не может. Впрочем, всё это в прошлом, – Амадей Папильот тяжело, туберкулезно,

21

Фиршмак (блатной жаргон) – опустившийся человек, неряха.

22

Чалку одеть (блатной жаргон) – быть приговоренным к лишению свободы.