Летописцы летающей братвы. Книга третья. Геннадий Федорович Ильин

проблемы?

      Говорить о ритуалах – скорбно и грустно. И я, поблагодарив за высокую оценку моих прошлых скромных заслуг, коротко изложил цель своего визита.

      – Как ни банально звучит, но прими, подполковник, мои соболезнования, – склонил пепельную голову НАЧПО, и тут же вызвал по телефону нужного подчинённого.

      Прапорщик уже в годах, выслушав поставленную задачу, понимающе кивнул и, обратившись ко мне, уточнил, что, где и когда он должен выполнить.

      – Не смею более задерживать, – подвёл итоги переговоров хозяин кабинета. – Знаю, что у вас хлопот – полон рот.

      К вечеру на похороны собрались дальние родственники, а наутро прибыли военные, и я на одном из выделенных автобусов приехал в морг за телом матери.

      – Смотрите, – совершенно нейтральным голосом сказал патологоанатом, откидывая с лица усопшей простыню, – ваша?

      Я смотрел на безжизненно – желтоватое, застывшее лицо женщины и не узнавал. По моему растерянному виду служитель строгого заведения понял мои сомнения и ещё раз предложил:

      – Смотрите лучше…

      И здесь я заметил на левом виске небольшой шрам, отметину от операции, перенесённой матерью несколько лет тому назад. Несомненно, это была она. Но какой не похожей от жизни! Я похоронил не один десяток друзей и товарищей по оружию, и только теперь заметил, что у смерти есть свои, таинственные краски.

      Не буду описывать о соблюдении ритуала, похожего на дипломатический протокол, из которого ничего не выкинешь и не прибавишь. Был и почётный караул, и море слёз, и военный оркестр, сопровождающий прискорбной музыкой тело мамы в процессии от крыльца до конца улицы, где она прожила последние двадцать лет. Были и скупые, от сердца идущие, речи, и венки и цветы, которые она так обожала. И последняя горсть земли, брошенная в её могилу на Алюминиевом кладбище. И, конечно, поминки, на которых её товарки, выпивая за упокой, вслух удивлялись:

      – Надо же, как сподобилась – на самую Пасху! Господь Бог, говорят, в этот праздник забирает к себе угодных.

      На следующий день все разъехались, оставив горевать отца в опустевшей квартире.

      – Ты уж постарайся, братец, вышли фотографии, как сделаешь, – просила и волновалась Маня.

      – Нет проблем, – заверил я родных. – Как только, так сразу.

      – Вот умру, – пожелала как – то мать, – поставьте мне, дети, памятник до самого неба.

      Через год после её погребения я выполнил её пожелание. До неба построить не удалось, но не было в этом молчаливом, перенаселённом городе стелы, выше маминой.

      С фотографиями вышел конфуз. Когда я возвратился в Москву и отдал цветную плёнку на проявление, оказалось, что из тридцати шести слайдов получился один, снятый на одну тридцатую выдержки. Корифеи фотодела объяснили, что такое в «Лейке» могло произойти только при отсутствии питания. Когда я об этом сказал Редькину, мой подчинённый с ухмылкой сказал:

      – К – камера – то редакционная, а б – батарейки были