Шарлотта. Последняя любовь Генриха IV. Жорж Вотье

приснилось, государь, что моя ложка… Знаете мой талисман…

      – Ну?

      – Мне приснилось, что ложка моя затерялась…

      – Она действительно затерялась?

      – Не знаю… Я еще не успел удостовериться, я так спешил бежать к вашему величеству… Но все равно, я убежден, что над головой моей висит несчастье.

      Король сделал странную гримасу и обратился к иезуиту:

      – Отец Котон, я хочу говорить с Бассомпьером…

      Иезуит поклонился и продолжал спокойно чтение.

      – Вы слышали, отец Котон? Я вам говорю, что хочу говорить с Бассомпьером.

      – Я слышал, государь.

      – Ну?

      – Вы имели честь сказать мне, что желаете говорить с господином Бассомпьером.

      – Говорить с ним с глазу на глаз… с глазу на глаз… с глазу на глаз… Довольно ли ясно теперь?

      Отец Котон закусил губу, закрыл свой служебник и вышел с видом негодования.

      – Большое счастье, что он наконец понял…

      – Уверяю вас, государь, что, если бы вас тут не было, я схватил бы его за плечо…

      – Но мы от него освободились… Будем говорить…

      – Я слушаю вас с глубочайшим вниманием, государь…

      Король казался в большом замешательстве, как начать разговор; он кашлял, сморкался, наконец после большой нерешимости начал:

      – Как тебе нравится девица д’Омаль?

      Вопрос этот удивил Бассомпьера.

      – Девица д’Омаль? – повторил он.

      – Да, она…

      – Я нахожу ее…

      Шелест заставил его повернуть голову и избавил от труда придумать слово достаточно вежливое. Отец Котон стоял посреди комнаты, навострив оба уха, с видом тревоги и любопытства.

      Несмотря на свой гнев, король не мог удержаться от смеха.

      – Вам, верно, очень хочется узнать, о чем мы говорим?

      – Государь, можете ли вы предположить…

      – Как же это вы все входите, что вас не слыхать? Ведь вы, однако, знаете, что я желаю остаться один. Я этого не люблю.

      – Государь, я не помню, чтоб вы дали мне ответ насчет монастыря, в котором живут бедные монахи…

      – Черт побери! – сказал Генрих, приподнимаясь.

      Но иезуит вернулся не за тем, чтоб уйти так скоро. Не обращая внимания на гнев короля, он спокойно сел на стул, который занимал прежде, и, скрестив руки на коленях, начал тоном проповеди:

      – Государь, простите меня, но как духовник вашего величества я счел бы пренебрежением самой священной своей обязанностью, если б не заметил вам, что вы имеете пагубную привычку призывать беспрестанно имя духа зла и что это грех…

      – Но я не монах… Вы запретили мне клясться Богом, а теперь запрещаете клясться чертом!

      – Государь, – лицемерно сказал Бассомпьер, – можно было бы заменить чем-нибудь равносильным…

      – Придумал, придумал! – вскричал Генрих с движением торжества. – Теперь я уже не буду говорить «черт меня возьми», а «Котон меня возьми».

      Отец Котон выскочил на середину комнаты; из красного он сделался багровым, из багрового – зеленым; он надвинул