.

стыдно. Прости, что я так поступил – бросил тебя. Но я не могу… не хочу… – Осекшись на полуслове, Саймон начинает снова: – Ты сама выбрала, как тебе жить, ма. Вот и я хочу решить сам, как мне жить.

      – Никто не решает, как ему жить. Я уж точно не выбирала. – Скрипучий смешок. – В жизни так устроено: мы делаем выбор, а он предопределяет следующий. Наши решения решают за нас. Ты поступаешь в университет – да господи, хоть школу-то закончи! – и это способ улучшить расклад. А при твоей нынешней жизни… не представляю, что с тобой будет. Да ты и сам не знаешь.

      – Нов том-то и дело! Не знаю, и ладно. По мне, так лучше не знать.

      – Я дала тебе время, – продолжает Герти, – велела себе подождать. Думала, если дать тебе время, ты и сам придёшь в себя. Но так и не дождалась.

      – Я и пришёл в себя. Моё место здесь.

      – Ты хоть раз задумался о деле?

      Саймона бросает в жар.

      – Выходит, дело тебе важнее меня?

      – Имя… – говорит, поколебавшись, Герти, – имя сменилось. Была “Мастерская Голда”, стала “Мастерская Милавеца”. Артур теперь хозяин.

      Саймона захлёстывает чувство вины. Но Артур всегда убеждал Шауля идти в ногу со временем. Излюбленные фасоны Шауля – габардиновые брюки, пиджаки с широкими лацканами – вышли из моды ещё до рождения Саймона, и теперь он с облегчением думает: мастерская в надёжных руках.

      – Артур справится, – заверяет он. – С ним мастерская от жизни не отстанет.

      – Мне нет дела до моды, для меня главное – семья. У нас есть обязательства перед теми, кто заботился о нас.

      – А ещё есть обязательства перед собой.

      Никогда он не позволял себе так дерзить матери, но убедить её – для него жизненная необходимость. Он представляет, как Герти приходит в академию на него полюбоваться, как аплодирует его прыжкам и пируэтам, сидя на складном стуле.

      – Ах да! Для себя ты пожить успеваешь. Клара говорила, ты танцор.

      Её презрение прорывается через трубку с такой силой, что слышно в кабинете – полицейский и тот прыскает со смеху.

      – Да, танцор. – Саймон сердито сверкает глазами. – И что?

      – Я не понимаю. Ты же ни дня в жизни не танцевал!

      Что ей ответить? Для него самого загадка, как занятие, прежде ему чуждое, источник боли, усталости и постоянного стыда, стало для него мостиком в другой мир. Вытягиваешь ногу – и она будто вырастает на несколько дюймов. А во время прыжков паришь над землёй, точно за спиной у тебя крылья.

      – Ну, – отвечает он, – теперь танцую.

      Герти вздыхает шумно и прерывисто, потом долго молчит. И в её молчании вместо привычных нравоучений, а то и угроз Саймону слышится обещание свободы. Если бы в Калифорнии сбежавших из дома подростков преследовали по закону, он был бы уже в наручниках.

      – Раз ты для себя уже всё решил, – говорит Герти, – домой можешь не возвращаться.

      – Что?..

      – Можешь, – повторяет Герти, отчеканивая каждое слово, – не возвращаться домой. Ты сделал выбор – бросил нас. Вот и расхлёбывай. Оставайся.

      – Да что ты, ма, – бормочет Саймон, прижав к уху трубку, – хватит