Город. Сборник рассказов и повестей. Клиффорд Саймак

их снизу.

      – Это Уле! – Грэмп помахал тростью. – Эй, Уле! Поднимайся сюда!

      Они молча глядели, как Уле взбирается вверх по склону.

      – Потолковать надо, Джонни, – заговорил Уле, подойдя к ним. – Мыслишка есть. Ночью осенило, до утра не спал.

      – Выкладывай, – сказал Вебстер.

      Уле покосился на Адамса.

      – Все в порядке, – успокоил его Вебстер. – Это Генри Адамс. Может, помнишь его деда, старика Ф. Дж.?

      – Ну как же, помню, – подтвердил Уле. – Он еще полез в эти атомные дела. Что-нибудь это ему дало?

      – И совсем немало, – ответил Адамс.

      – Рад слышать. Стало быть, я ошибался, когда говорил, что из него не выйдет толку. Он все мечтал да грезил.

      – Так что за идея? – спросил Вебстер.

      – Вы, конечно, слышали про туристские ранчо?

      Вебстер кивнул.

      – Туда городские приезжали, чтобы ковбоев разыгрывать, – продолжал Уле. – Уж так им это нравилось! Они ведь понятия не имели, что настоящее ранчо – это тяжелый труд, им представлялась одна сплошная романтика, скачки на лошадях и…

      – Постой, – перебил его Вебстер, – ты что же, задумал свою ферму превратить в такое туристское ранчо?

      – Ранчо не ранчо, а вот насчет туристской фермы стоит помозговать. Теперь ведь настоящих ферм почитай что и не осталось, люди все равно не знают толком, что это такое. А уж мы им распишем – про тыквы с кружевами на корке и всякие прочие красоты…

      Вебстер внимательно посмотрел на Уле:

      – А знаешь, Уле, ведь клюнут. Драться будут, убивать друг друга, только дай им провести отпуск на самой настоящей, неподдельной старинной ферме!

      Внезапно из кустов на склоне, мелькая кривыми лезвиями и помахивая длинной металлической рукой, с визгом, рокотом и скрежетом вырвалась какая-то блестящая штуковина.

      – Это еще… – начал Адамс.

      – Косилка, чтоб ей пусто было! – воскликнул Грэмп. – Я всегда говорил, что она когда-нибудь свихнется и пойдет куролесить!

      Комментарий ко второму преданию

      Второе предание, при всей его чужеродности, все-таки нам как-то ближе. Здесь впервые читатель ловит себя на чувстве, что это предание могло родиться у лагерного костра Псов. Для первого предания такое предположение немыслимо.

      Тут провозглашаются какие-то высокие морально-этические принципы, которые святы для Псов. Далее происходит понятная для Пса борьба, пусть даже в ней обнаруживается моральное и умственное оскудение главного действующего лица.

      И появляется близкий нам персонаж – робот. В роботе Дженкинсе, впервые предстающем здесь перед читателем, мы узнаем персонаж, который уже не одну тысячу лет является любимцем щенков. Резон полагает Дженкинса подлинным героем всего цикла. Он видит в Дженкинсе олицетворение авторитета Человека, который продолжал влиять и после того, как исчез сам Человек; видит механическое устройство, посредством которого человеческая мысль еще много столетий направляла Псов, хотя сам Человек ушел.

      У нас и теперь