Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне. Эрих Мария Ремарк

первого взгляда он не узнал отца в пожилом, опустившемся человеке. Ему показалось, что он видит нечеткое, смазанное изображение в объективе фотоаппарата, которое постепенно становится четче, позволяя различить знакомые черты.

      – Отец! – сказал он, глубоко потрясенный.

      – Да, Людвиг!

      Старый Керн вытер со лба пот.

      – Жарко, – сказал он, слабо улыбаясь.

      – Да, очень жарко. Пойдем отсюда Тут есть холл, где стоит пианино. Там прохладно.

      Они сели. Керн сейчас же встал, чтобы принести отцу лимонаду. Он был очень взволнован.

      – Мы давно не виделись, отец, – осторожно сказал он, вернувшись.

      Старый Керн кивнул.

      – Ты можешь здесь остаться, Людвиг?

      – Думаю, что нет. Ты же знаешь. Они ведут себя вполне порядочно. Четырнадцать дней прописки, может быть, еще два-три дня – и все.

      – Ты не собираешься остаться здесь нелегально?

      – Нет, отец. Здесь слишком много эмигрантов. Я не знал. Я попробую вернуться в Вену. Там легче скрываться. А что ты?

      – Я болел, Людвиг. Гриппом. Я встал только несколько дней назад.

      – Ах вот что, – Керн облегченно вздохнул. – Ты был болен. А теперь ты совсем выздоровел?

      – Да, ты же видишь.

      – И что ты делаешь, отец?

      – Мне удалось устроиться здесь в одном месте.

      – Тебя хорошо стерегут, – сказал Керн и улыбнулся.

      Старик посмотрел на него так умоляюще и с такой мукой, что он оторопел.

      – Тебе плохо, отец? – спросил он.

      – Хорошо – плохо. Что значит для нас хорошо? Немного покоя: уже хорошо. Я чем-то занят: веду книги. Это немного. Но все же я работаю: в лавке, где продают уголь.

      – Это великолепно. И сколько ты зарабатываешь?

      – Ничего: только карманные. Но у меня есть еда и жилье.

      – Это уже кое-что. Завтра я зайду к тебе, отец.

      – Да-да – или я зайду сюда еще раз.

      – Но зачем тебе бегать? Я зайду обязательно.

      – Людвиг, – старый Керн сглотнул слюну. – Лучше я приду сюда.

      Керн посмотрел на него удивленно. И вдруг он все понял. Эта здоровая баба тогда, в дверях… Несколько мгновений его сердце било по ребрам, словно молот. Ему хотелось вскочить, схватить отца, убежать с ним прочь отсюда, он сразу вспомнил мать, Дрезден, тихие предобеденные часы, когда они были втроем, – но он увидел перед собой сломленного жизнью человека, его невыносимо униженный взгляд и подумал: конец! это все! Судорога отпустила его, и осталось только безграничное сострадание.

      – Они меня два раза высылали, Людвиг. Я пробыл только один день, и они меня нашли. Они не сердились. Но они же не могут держать здесь всех нас. Я заболел; дождь шел не переставая. Воспаление легких с рецидивом. А потом… она выходила меня… иначе я бы погиб, Людвиг. И она желает мне добра.

      – Конечно, отец, – сказал Керн спокойно.

      – Я немного работаю. Я зарабатываю то, что стою. Это не так,