Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне. Эрих Мария Ремарк

снова посмотрел на паспорт.

      – Действителен еще три года, – пробормотал он. – Три года жизни для другого человека. Для могилы достаточно справки о прописке, – он положил бумаги в карман.

      – Я это улажу, – сказал он Керну. – И принесу свечу. Я не знаю – надо бы побыть с ней немного. Конечно, это ничему не поможет, но странное дело – у меня такое чувство, что надо побыть с ней немного.

      – Я останусь, – ответила Рут.

      – И я, – сказал Керн.

      – Хорошо. Я приду попозже и сменю вас.

      Свет луны стал ярче. Ночь была высокой, бесконечной и темно-синей. Она дышала в комнату запахом земли и цветов.

      Керн стоял у окна рядом с Рут. У него было такое чувство, словно он был где-то далеко и возвратился назад. В нем еще смутно жил ужас, вызванный криками роженицы и ее вздрагивающим окровавленным телом. Он слышал легкое дыхание стоящей рядом девушки и видел ее мягко очерченные молодые губы. Он вдруг понял, что и она причастна к этой мрачной тайне, которая окружает любовь кольцом страха, он чувствовал, что к ней причастны и эта ночь, и цветы, и тяжелый запах земли, и томящий звук скрипки над крышами… Он знал, что если оглянется, то увидит бледную маску смерти, освещенную дрожащим пламенем свечи, и тем сильнее ощущал тепло под своей кожей, которое вызывало озноб и заставляло искать тепла, только тепла, и ничего, кроме тепла…

      Словно чья-то чужая рука взяла его руку и положила ее на гладкие, молодые плечи Рут.

VII

      Мариль сидел на цементной террасе отеля и обмахивался газетой. Перед ним лежало несколько книг.

      – Идите сюда, Керн! – крикнул он. – Подходит вечер. Животные ищут уединения, а люди – общества. Что ваша прописка?

      – Действительна еще одну неделю.

      – Неделя в тюрьме – это много. На свободе – мало. – Мариль раскрыл лежащие перед ним книги. – Эмиграция просвещается. В мои почтенные годы я еще занимаюсь английским и французским.

      – Иногда я просто не могу слышать слово «эмигрант», – сказал Керн с раздражением.

      Мариль засмеялся.

      – Напрасно. Вы в самом лучшем обществе. Данте был эмигрант. Шиллер был вынужден бежать. Гейне. Виктор Гюго. Это только немногие. А взгляните на небо, на Луну, эмигрировавшую в свое время с Земли. Да и сама матушка-Земля – старая эмигрантка с Солнца. – Он подмигнул. – Может быть, вы предпочитаете, чтобы эта эмиграция не состоялась и мы бы вращались в пространстве в виде раскаленного газа? Или солнечных пятен? Что скажете?

      – Нет, – сказал Керн.

      – Правильно, – Мариль снова начал обмахиваться газетой. – Знаете, что я как раз читал?

      – Что в засухе виноваты евреи.

      – Нет.

      – Что получить осколок гранаты в живот – самое истинное счастье для настоящего мужчины.

      – Нет, не то.

      – Что все евреи – большевики, потому что они с такой же жадностью накапливают богатство.

      – Неплохо. Дальше.

      – Что Христос был ариец. Незаконный сын германского легионера.

      Мариль засмеялся.

      – Нет, вы не угадаете. Брачные объявления. Послушайте. «Где милый, симпатичный