Сигнальные пути. Мария Кондратова

аллее от греха подальше. – Я правду сказала! Шоколад вредный!

      – Маша, – терпеливо повторила я в четвертый раз, – тетя взрослая, она сама разберется, что вредно, а что полезно. Она у тебя совета не просила. А с непрошеными советами лучше не лезть. Ни к детям, ни особенно к взрослым. Хотят есть вредную еду, пусть едят. Это их жизнь и их дело. Твое дело – это твоя жизнь. Наша жизнь.

      – Но мы-то правильно живем? – спросила Машка

      – Ну конечно, мы правильно живем, золотко.

      Лекс шел нам навстречу и махал рукой.

      – Неужели нагулялись?

      – Сбежали…

      Он подхватил на руки хохочущую Машку и покружил ее в воздухе. В аскетичных декорациях бесснежного зимнего парка жизнь казалась простой, ясной, просторной. Не было у нас никакого, прости господи, кризиса. Что за ерунда пришла мне в голову с утра? Нам просто нужна другая квартира. Вот и все. Нам давно уже было физически тесно на этих восемнадцати метрах. Мы любили друг друга, но мы мешали друг другу. Даже крысы – умнейшие социальные животные – звереют, если посадить их в слишком тесную клетку. Сколько уже можно выбирать и откладывать?!

      И, словно услышав эти бессвязные, яростные мысли, Лекс опустил Машку на землю и повернулся ко мне:

      – Я позвонил насчет той хаты на Отакара Яроша, агент подъедет к пяти.

      – А как же… – Мне не хотелось просить маму о помощи, она не откажется, конечно, но…

      – Нина Ивановна присмотрит за Машкой, я договорился.

      Идеальный муж. Идеальный менеджер.

      – Цена, конечно, сильно завышена… – сказал Лекс, и я поняла, что квартира ему нравится.

      Дом был старый, с высокими потолками и окнами на солнечную сторону. Свет и простор – остальное меня не особенно интересовало. Шесть минут до метро, четыре до источника в Саржином яру – родной, любимый еще со студенчества, обжитой район. Общежитие биофака стояло (и продолжает стоять) на другом конце этой же самой улицы. И пускай из дыры в кухонном потолке там порой сыпались крысы, в туалете вечно не было света, а в душевой горячей воды, годы, проведенные в этих нищих, ободранных стенах, до сих пор помнились как счастливейшие.

      Через дорогу был школьный сад с цветущими яблонями, под ними, разложив атлас Синельникова на траве, мы готовились к сдаче экзамена по анатомии. В киоске на Клочковской принимали стеклотару, когда становилось совсем невмоготу, можно было пройтись по студгородку, насобирать бутылок и купить себе шоколадку или пару бананов, или замороженного минтая, на котором наледи было больше, чем рыбы.

      Странное дело, я никогда не думала о своей юности как о «голодной». А как начну вспоминать, обязательно получается «про еду».

      Лекс кашлянул, возвращая меня в реальность. Я опомнилась. Подошла к окну.

      – Летом здесь пекло наверняка… – протянула я, трогая оконную раму, с которой сыпалась старая краска.

      Лекс улыбнулся:

      – Вот видите, жена не в восторге.

      Агентесса – усталая особа с безрадостной линией тонких, неаккуратно накрашенных губ – вяло возразила.