Ватага (сборник). Вячеслав Шишков

– по праву руку. Срамных, наблюдай. А я сейчас. Коня!

      Он вскочил в седло – конь покачнулся – и поехал за околицу, на дорогу, проверять сторожевые посты.

      – Эй, часовые! Не дремать! – покрикивал он, грозя нагайкой.

      А в толпе мужиков крик, ругань, плевки. Парфена тащили из бедноты к богатым. Аристархова не пускали от богатых в бедноту. Драный оборвыш гнусил из левой кучки:

      – Обратите внимание, господа партизане: семья моя девять душ, а избенка – собака ляжет, хвост негде протянуть, вот какая аккуратная изба. Мне желательно обменяться с Таракановым, потому у него дом пятистенок, а семья – трое… А моя изба, ежели, скажем, собака…

      – Сам ты собака. Ха! В твою избу. Вшей кормить.

      Бабы подошли. У баб рты, как пулеметы, руки, как клещи, и сердце – перец.

      Кричал народ:

      – У тя сколь лошадей? А коров? Двадцать три коровы было.

      – Было да сплыло. В казну отобрали. Дюжину оставили.

      – Ага, дюжину!.. А мне кота, что ли, доить прикажешь?

      – Братцы, надо попа расплантовать… Больно жирен.

      – Сколь у него лошадей? Четыре? Отобрать… Две – Василью, две – оборвышу. Только пропьет, сволочь…

      – Кто, я? Что ты, язви тя…

      – А попу-то что останется?

      – Попу – собака.

      – Это не дело, мужики, – выкрикивали бабы.

      – Плевала я на Зыкова… Кто такой Зыков? Тьфу!

      – А вот подъедет, он те скажет – кто.

      Подъехал Зыков:

      – Ну, как? Слушай, ребята. Обиды большой друг дружке не наносите…

      – Степан Варфоломеич! Набольший! – И драный, низенький оборвыш закланялся в пояс черному коню. – Упомести ты меня к богатею Тараканову, а его, значит, ко мне: избенка у меня – собака ежели ляжет, хвоста негде протянуть.

      Зыков сердито прищурился на него, сказал:

      – Тащи сюда свою собаку, я ей хвост отрублю. Длинен дюже.

      В толпе засмеялись:

      – Ах, ядрена вошь… Правильно, Зыков!.. Он лодырь.

      – Ну, мне валандаться некогда с вами, чтобы из дома в дом перегонять, потрогивая поводья, сказал Зыков. – Уравняйте покуда скот… Надо списки составить, посовещайтесь, идите в сборню… Что касаемо жительства, вот укреплюсь я, как следовает быть, тихое положение настанет, все села новые по Сибири построим. Лесу много, знай, топоры точи. Всем миром строить начнем, сообща. Упреждаю: поеду назад, проверка будет. Чтоб мошенства – ни-ни… Эй, Ермаков!

      К ночи все затихло. Месяц был бледный, над тайгой и над горами вставал туман.

      Партизаны разбрелись по избам, многие остались у костров. Лошадей прикрыли потниками, ресницы, хвосты и гривы их на морозе поседели.

      Зыков с шестью товарищами ушел на ночевую к крепкому мужику Филату.

      – Чем же тебя побаловать? – спросил Филат. – Чай потребляешь?

      – Грешен, пью. Плохой я, брат, кержак стал.

      – Эй, баба! Становь самовар, да дай-ка щербы гостям. Такие ли добрые моксуны попались, объяденье.

      Щербу ели с аппетитом. Выпили по стакану водки. Как ни просил хозяин повторить – нельзя.

      – Мой