Собрание сочинений. 2 том. Николай Ольков

возмутился:

      – Что ты меня, Вадим Лукич, все укоряешь этим заступничеством? Я на сессии райсовета прощения не просил и в ноги тебе не падал, наоборот, соглашался на открытый суд, и не потому ли ты предложил перерыв сделать, что советовался, с кем надо: а можно ли допускать до суда? Он там такого может наговорить, что снова придется танки вызывать. Втихушку прихлопнуть меня вы уже побоялись, а открытый процесс и того страшнее.

      – Да, вижу, что выводов ты не сделал, а жаль.

      – Почему не сделал? Сделал, что только задним умом мы крепки. Комитетчики слабы оказались на крутые меры, и войска ввели, а ходу им не дали. Там и надо-то было полсотни человек изолировать, а духу не хватило, не смогли переступить через нравственные принципы. Зато через два года юная демократия все сделала, как надо, и войска ввела, и из танков по Верховному Совету постреляла. Правда, все с подсказки дядьки заморского, зато с прямой трансляцией позорного расстрела по американским каналам.

      – Ну, ты не загибай.

      – Что, забыл, оспариваешь? Да у меня три кассеты записаны с монотонными картавыми комментариями, могу одолжить, чтобы освежил память, но только оно тебе уже ни к чему. Ты лучше скажи, зачем приехал?

      Хлопов за все время разговора глаз не поднял, смотрел куда-то мимо, и ответил никому, в сторону:

      – Направляем к тебе большую ревизию, все проверим, о зерне и мясе ты зря объявил, все переиграем, и ты окажешься в дураках. Потому мой совет: подпишешь документы в таком виде, как подготовит Дымчаков, и уезжай, друзей у тебя много, устроишься. Встанешь поперек – раздавлю, вместе нам не работать. – Хлопов резко встал и хлопнул дверью, аж штукатурка посыпалась.

      «Вот оно как!» – подумал Гурушкин. – «Политические противники становятся противниками экономическими. Знать, большую аферу задумали они с совхозом, если он так открыто грозит и прямо предлагает. Ладно, посмотрим, какие документы привезет Дымчаков».

      13

      Ах, до чего жалко было Семе сына дружка своего Якова, первенца для обоих, бездетный Семен прибегал вечерами повошкаться с крепышом, на ножке качал, возил на корчажках, бывало, нечаянно обмочит заигравшийся Гришка… «Обабком мы его звали, точно», – вспомнил Семен и вздохнул. Обабок – толстенький гриб, упругий, просто так не сшибешь, походил чем-то парнишка на лесную дивность.

      Это за ним с детства такой недостаток – встревать в споры, свое чувство отстаивать. Был случай, уличил он мошенство парня одного, повзрослей его будет, когда в картишки баловались. Тот в морду:

      – Признайся, что соврал.

      А наш кровавую юшку сплевывает и свое:

      – Нет, видел, как ты подменил картинку!

      Еще в морду. Не помогает. Отобрали мальчонку, отец перво-наперво всыпал за картишки, а потом спрашивает:

      – Ну, чего тебе стоило согласиться, мол, ошибся.

      А тот разбитым носом хлюпат и упрямится:

      – Не бывать такому, а обмана