Собрание сочинений. 2 том. Николай Ольков

шоссе обустраивает, не позолоту в кабинетах президента…

      – Григорий, перестань, так мы ничего не добьемся.

      Бывший парторг его совхоза фронтовик Головачев встал с ним рядом:

      – Мы навсегда покроем себя позором, если не сумеем вырвать из плена своего сына. Конечно, дикость, что ведем войну в собственной стране, у меня мнение, что она очень нужна кому-то наверху, иначе, с военной точки зрения, это не война, а недельная войсковая операция. Вадим Лукич, у вас есть выход на главу области, попросите деньги в долг, мы все готовы подписать обязательство в течение трех месяцев его погасить. Можете вы это сделать?

      Хлопов покраснел и покачал головой:

      – С такой просьбой я обратиться не могу.

      Гурушкин встал:

      – Тогда, Вадим Лукич, может вам лучше покинуть наше скорбное собрание? А то еще, не дай бог, обвинят в искривлении государственной линии в вопросе о цене жизни простого гражданина России.

      Хлопов вышел.

      – Товарищи, завтра будем встречаться?

      – Наверное, нет, собираем средства на местах, через день сойдемся, подобьем результат.

      Так и решили. Гурушкин стоял в коридоре с Головачевым, подошел Хлопов, молча подал объемный пакет:

      – Возьми. Хотел машину купить, но обойдется. С чиновниками сегодня переговорю, соберут, что можно.

      Гурушкин уже в машине вспомнил, что так и не поблагодарил Хлопова.

      У крыльца совхозной конторы стояла серебристая иномарка, по номеру определил: авторитет, смотрящий по району, фамилии не знал, но кличку помнил: Щербатый. Он все удивлялся: человек отсидел в тюрьме, освободился, дня нигде не работал, а живет, как новый русский: дом в два этажа, машина красивая… Увидев хозяина, гость вышел из машины и пошел ему навстречу, остановился в трех шагах:

      – Руки не подаю, чтобы себя не унижать отказом, зная ваши взгляды и натуру. Короче, о парне нам все известно, с согласия братвы я привез пять штук.

      – Каких штук? – не понял Гурушкин.

      – Баксов. Пять тысяч баксов из общака.

      – Я ваши деньги принять не могу, они тоже в крови.

      – Ну, не так густо, как казенные в Чечне. Не ломай гордого, начальник, братва от всего сердца. Не примешь – обидишь. Не возьмешь – матери отвезу, та ноги целовать будет.

      – Согласен. Странные вы люди, ей богу!

      На крыльце ждал Сема:

      – Чтоб разговоров не было, тебе самолично отдам, так спокойней, а то будут звонить, что Семка золотишком балуется. Тут пять золотых червонцев, после войны ходил, горевал на Безбородихинском погорелье, да и выкопнул случайно баночку. Всю жизнь боялся: узнают – спрячут, а таперика ничего не страшно, но ты все же никому не сказывай. Я для ради Нинки, без мужика растила, ох, и пакостной был, у меня лета три кряду огурцы вырывал и плети по пряслу развешивал. Ну, дай Бог!

      В кабинете было прохладно, Григорий попил воды из графина и сел в кресло, вытянув ноги. Устал. И столько впечатлений. Хлопов с неожиданной