Колебания. Анастасия Романовна Алейникова

плохо меня знает.

      Лиза, будто девочка из мультфильма, просмотренного уже тысячу раз, действительно в ответ лишь пожала плечами.

      Яна подумала, сколько в ней грязи. В ней самой – не в Лизе, но в ней. В ней, которая никогда не совершала и сотой доли того, что с легкостью успела бы совершить – и совершала – Лиза за пару месяцев своей жизни; сколько в ней грязи мысли – и пусть двумя разными путями шли ее дела и ее помыслы – но Яна знала: несовершённое даже страшнее, даже греховнее – если вспомнить вдруг о религии; жизнь Яны была водой, глубокой фантазией; и в этой фантазии, в постоянной мечте, как во сне, как в гипнозе было всё. Она проживала это всей душой и всей сущностью, и едва ли что-то из мира материального, что-то действительно совершённое кем-либо могло бы до глубины души поразить её, испугать, смутить. Мыслью она опережала собственную жизнь, опережала слова и поступки других людей; сколько она скрывала в тот самый миг, когда Лиза стояла перед ней, освещенная снежной пеленой за окнами, с такой легкостью и искренностью рассказывающая о том, что приключилось с ней. Сколько скрывала Яна в тот самый миг – о скольком молчала?.. И несмотря на это, слова Холмикова проникли в самую глубину ее сердца тонкой острой иголкой, напоминая о ненавистном образе самой себя в глазах других, и остались там; вытащить ее было невозможно; но Яна знала – сколько уже таких иголок хранит ее сердце? И на каждую находилось место, и все они постепенно проникали всё глубже и глубже, покрываясь снаружи новой тканью, плотью.

      – Я ездила к Лёше, – вдруг донеслось до Яны. – Он завёл ворону. Больную, грязную ворону. Понимаешь? Подобрал у подъезда, говорит, крыло сломано, лететь не может, замерзнет она. Принес ее домой и в клетку, где раньше хомяк жил, посадил. И знаешь, что? У него нет денег везти ее к ветеринару.

      Лиза вся изменилась, заговорив об этом; ее глаза вспыхивали – и было странно, что они, такие прохладно-голубые, небесные, могут гореть таким огнем ненависти и отчаяния.

      – У него нет денег, и он стал просить их у меня. Денег на ворону, Яна! Да и черт бы с ней, пусть делает он, что душе угодно, да и мне ее, может быть, жалко – но ему двадцать два года, Яна!

      – Но хуже всего, – вдруг заговорила тише и торопливее Лиза, – хуже всего, что он меня взглядом насквозь всю, он улавливает, как сверхчувствительный прибор, малейшие признаки моей лжи… За два дня до того я была у Холмикова. Дόма у Холмикова, – лизин голос вновь стал взволнованным, возбужденным. – Он живет в области, представляешь? В поселке Воробьи! Ехать на электричке сорок минут, но он, конечно же, ездит только на экспрессе. У него очень красиво, большая кухня, современный ремонт. И всё, что было – это как фильм, как самая пошлая, наскучившая каждому история, как дешевая мелодрама. Клянусь, в какой-то момент я почувствовала себя персонажем. Вокруг бутафорный мир – ваза с фруктами, большой стол, бутылка прекрасного вина, запеченное мясо, овощи, в комнате играет джаз – всё будто прописано кем-то заранее, подготовлено столь тщательно и безукоризненно,