Акак. Георгий Панкратов

этот сыр, мой любимый сыр! И вам рекомендую, вы поймете, что значит жизни радоваться. Ну а пока покупаю обычный, какой-то там костромской – говорю ж, тяжело мне без сыра… У всех есть маленькие слабости. Хорошо же, что они маленькие! Не дай нам бог больших.

      Вот вроде все и рассказал, не знаю, что еще… Ничего не происходит. Нет событий-то! Будут события – буду радоваться. Первым буду радоваться, говорю вам! А так… даже не красят в новый цвет заборы, клумбы: раньше экспериментировали каждый год с расцветкой, а теперь все одно – зеленый, желтый… Кризис! Кризис в головах… Район как яичница с луком, и жизнь такая же. Заборы красят, а дерьмо не убирают… Эх!

      Да, раз уж к слову… Вот говорят – в дерьмо если наступишь утром, день предстоит хороший. Хороший – значит, радостный. Но я, если честно, придерживаюсь такого мнения: радоваться жизни можно и без этого. Я не хочу радикальных способов. Кто-то вообще вон прыгает куда-то, летает, чтобы выжать из жизни радость, как из лимона, ей—богу, а жизнь-то сочится радостью: просто подставь под нужным углом нож, и радость сама стечет… Вот только знать бы угол – знал бы, давно бы радовался!

      Вообще же, говоря начистоту, я мог быть заметным человеком. Я даже мог получить грант. Заметным – вот что значит быть счастливым. Но грант мне не дали, нашлись ребята и поумней, и повеселее, и посовременнее. Вот дали бы мне грант – и можно было б радоваться жизни. А так – работай впустую, пей в пятницу пиво, и никто тебя не заметит. А зачем работать, если не заметят? Зачем работать, если не дадут грант? Не дадут… радоваться этой… жизни.

      Но чего говорить, что там! Вот только этой зимой! Этой зимой я еще думал по—другому. Зимой совсем прижало – снег, тоска кругом… бескрайняя. И казалось: вот только весна наступит, сирень зацветет, и я начну, наконец, радоваться жизни! А сейчас уже и весна прошла, и вроде бы лето в самом разгаре… И вот я сижу на автобусной остановке. Проезжают автобусы, но я не захожу в них – мне никуда не надо. Я пошел гулять и забыл зонтик. И теперь вот нашел укрытие под навесом остановки. Но солнце уже вышло, и последние капли стекают, как из выкрученной чьими-то сильными руками тряпки, на проезжую часть… Сейчас, сейчас только дождь кончится, и я смогу наконец радоваться жизни!

      Уж я-то сумею!

      Надеялся, что заметят

      Бывало и совсем отчаяние. Бывало недоумение. А случалось и совсем легкое, почти воздушное ожидание. Не надежда – уверенность, что иначе и быть-то не может. Иначе неправильно.

      С нее и начиналось все когда-то.

      Когда я шел на замызганный старый склад на окраине города вдоль разрушенных железнодорожных путей… Когда я первый раз поднимал голову к потолку и видел огромную надпись маркером на драном одеяле: «Добро пожаловать в ад» – у рабочих людей отменное чувство юмора. Когда поднимался наверх, в кабинет начальства, когда ехал в офис – престижное здание в центре, подписывал документы. «Принимается на работу… как сборщик-разнорабочий… с зарплатой… ноль целых, ноль десятых»…

      – Выпиваешь? – спрашивали