Сорок пять. Часть вторая, третья. Александр Дюма

и королева разом обернулись: то был король наваррский.

      – Как, – Генрих приблизился, – «голова» по-латыни среднего рода, господин Шико? А почему же не мужского?

      – Ах, государь, – отвечал Шико, – я удивляюсь этому не меньше вашего величества.

      – И меня тоже, – призналась Маргарита в задумчивости, – это удивляет.

      – Так и должно быть! – пошутил король. – Ведь голова может принадлежать и мужчине и женщине.

      – Лучшего объяснения, государь, – Шико поклонился, – мне не приходилось еще слышать.

      – Вот и хорошо! Приятно сознавать, что философствуешь глубже и правильнее, чем полагал. А теперь вернемся к письму. Итак, государыня, я сгораю от нетерпения узнать новости французского двора. Не привези их господин Шико на неизвестном мне языке, тогда…

      – Тогда… – повторила Маргарита.

      – Тогда мне уже было бы очень весело! Вы знаете, как я люблю новости, и в особенности скандальные, – их так искусно умеет рассказывать Генрих Валуа. – И Генрих Наваррский сел, потирая руки. – Ну, любезный Шико, – продолжал он, будто заранее приготовясь хохотать, – вы прочли это письмо моей жене?

      – Я исполнил ваше повеление!

      – Итак, мой друг, скажите, что содержит это письмо?

      – Не боитесь ли вы, государь, – сказал Шико, успокоенный несколько свободою, пример которой показывали коронованные супруги, – что латинский язык, на котором написано послание, предвещает дурное?

      – Э, отчего же? – И король обратился к жене: – Что же, сударыня?

      Маргарита подумала с минуту, как будто припоминая письмо.

      – Наш посол прав, государь, – подтвердила она решительно, – латинский язык – дурное предсказание.

      – Как! – произнес Генрих. – Это прекрасное письмо заключает дурные предсказания? Берегитесь, мой друг! Король, брат ваш, хорошо знает этот язык и очень вежлив.

      – Даже если приказывает оскорблять меня в моих носилках, как это случилось за несколько лье от Санса, когда я поехала из Парижа к вам, государь?

      – Если брат строгих правил, – начал Генрих полусерьезным, полушутливым тоном, – если брат-король сварлив, то…

      – Он должен быть таким для истинной чести своей сестры и семейства? Не думаю. Неужели, государь, если бы сестра ваша, Екатерина д’Альбре[1], была жертвой какой-нибудь сплетни, вы приказали бы разузнать, в чем дело, капитану вашей гвардии?

      – О, я человек патриархальный и снисходительный, я не король или если и король, так только для смеха. Я и смеюсь. Но наше письмо? Я хочу знать его содержание, потому что оно адресовано на мое имя.

      – Это письмо вероломного человека, государь.

      – О!..

      – Да, оно содержит клевету, способную поссорить не только мужа с женой, но друга со всеми его друзьями.

      – О! О!.. – Генрих выпрямился и изобразил на своем обыкновенно ясном, открытом лице выражение недоверчивости. – Поссорить мужа с женой? Не меня ли с вами?

      – Вас

1

Екатерина д’Альбре (Екатерина де Бурбон герцогиня де Бар; 1558–1604) – сестра Генриха IV. Была прекрасно образованна, знала много языков, любила музыку, поэзию, была тверда в своих религиозных убеждениях (протестантизме).