Сорок пять. Часть вторая, третья. Александр Дюма

жить в Беарне и что я решительно не нуждаюсь в Кагоре.

      – Я вижу это, и, поскольку я считал вас принцем рассудительным, королем-философом… Но что это за шум?

      – Шум? Где?

      – Да во дворе, кажется.

      – Посмотри из окна, мой друг, посмотри!

      Шико подошел к окну.

      – Государь, там стоят человек двенадцать, очень дурно одетых.

      – А, это мои нищие! – И король встал.

      – У вашего величества есть свои нищие?

      – Без сомнения. Разве Бог не велел нам быть милостивыми? Не будучи католиком, Шико, я все-таки христианин.

      – Браво, государь!

      – Сойдем вниз, Шико, – будем вместе раздавать милостыню. Потом отправимся ужинать.

      – Государь, я следую за вами.

      – Возьми прежде вон тот кошелек, что лежит на столике, подле моей шпаги, видишь?

      – Взял, государь…

      Они сошли вниз; на дворе была уже ночь. Король казался озабоченным и задумчивым. Шико видел это, и ему стало грустно. «За каким чертом вздумал я говорить с этим славным принцем о политике? – думал Шико. – Какой я глупец!» Генрих приблизился к группе нищих. То была дюжина людей различного вида, с самыми пестрыми лицами и одеждами. Простой наблюдатель счел бы их по голосам, жестам и языку цыганами, иностранцами, а наблюдатель проницательный признал бы в них переодетых дворян.

      Король взял кошелек из рук Шико и сделал знак. Все нищие, казалось, безошибочно поняли этот знак. Они поочередно подходили к королю для приветствия со смиренным видом, сквозь который проглядывали смелость и смышленость, замечаемые одним только королем, будто чтобы сказать ему: «Под грубой оболочкой сердце пылает». Генрих кивнул головой, потом, вложив большой и указательный пальцы в кошелек, который держал Шико, взял монету.

      – Государь, – решился заметить Шико, – вы знаете, что это золото?

      – Да, мой друг, знаю.

      – Черт побери! Вы богаты.

      – Разве ты не видишь, мой друг, – Генрих улыбался, – что каждая из этих монет предназначается для двоих нищих? Я беден и вынужден разрезать каждый пистоль пополам.

      – Пра-авда, – протянул Шико с возрастающим удивлением, – монеты половинные и со странными чертами.

      – О, я похож на брата моего Генриха Третьего, который забавляется вырезанием картинок. Я тоже имею свои причуды – забавляюсь в свободные минуты обрезанием моих пистолей. Бедный и честный Беарнец промышляет, как жид.

      – Это все равно, государь, – Шико покачал головой – он видел здесь какую-то скрытую тайну, – все равно. Однако это странный способ раздавать милостыню.

      – Ты раздавал бы иначе?

      – Да, и вместо того чтобы трудиться, разрезая каждую монету, я дал бы ее всю на двоих.

      – Тогда нищие подерутся, любезный, и вместо блага я сделаю зло.

      Генрих взял золотую полумонету из кошелька и, встав перед первым нищим с той покойной, кроткой миной, которая составляла его обыкновенное выражение, посмотрел на этого человека, не говоря ни слова, но вопрошая взором.

      – Ажан, – проговорил нищий с поклоном.

      – Сколько? –