Золотой саркофаг. Ференц Мора

хоть, что я спасла тебя?

      – Спасла? От чего, нобилиссима?

      – Как ты посмел ударить принцепса?! Если бы не я, он зарезал бы тебя на месте!

      Квинтипор усмехнулся. Нобилиссима повысила голос:

      – Чему ты смеешься, раб?

      Юноша опустил голову. Он раб – это правда. Но еще никто не хлестал его этим словом так больно.

      – Отвечай! Почему ты усмехнулся?!

      – Я только подумал, чем бы я занялся, пока бы принцепс меня резал.

      Девушка звонко рассмеялась:

      – Да ты не из робких… И, видно, сильный!.. Дай я погляжу на твою руку… Ты кто? Охотник? Наездник?

      – Нет, нобилиссима.

      – Ах да! Я все забываю, кто ты. Принцепсу стоило приказать – и тебя распяли бы на кресте. Он ведь дикий, жестокий и коварный, как волчонок. Я сама всегда боюсь, что он укусит меня.

      Девушка озорно улыбнулась. Потом на минуту задумалась.

      – А вот персидский царевич не такой… Кроткий, тихий. И какие сказки рассказывает!.. Интересней, чем моя няня. Жаль только – руку себе отхватил, сумасшедший. Знаешь из-за чего?

      Квинтипор растерянно молчал. Девушка, не дожидаясь ответа, продолжала тараторить:

      – Он уже наместником был, только вот забыла где… Никак не могу запомнить эти варварские названия… Ну, все равно… Одним словом, был уже сатрапом… И кто-то донес царю, что будто он затеял против него, отца своего, заговор. Варанес, как только узнал о доносе, взял да оттяпал себе руку и в знак преданности послал отцу. Он очень любил своего отца… да и сейчас любит, хоть и должен скрываться от него. Вот какие есть на свете отцы… и дети тоже! Слыхал ты что-нибудь подобное?.. А ты способен на такое? Хватило бы у тебя духу отрубить вот эту сильную руку?.. Ух, какой яркий у тебя пояс! Совсем как мои губы! Правда?.. Почему ты молчишь? Отвечай!

      – Да, – молвил, опустив глаза, Квинтипор.

      – Ах, до чего ты красноречиво изъясняешься! А все-таки любопытно знать, к чему относится это «да»: к поясу, к моим губам или к твоей руке? Скажи, есть ли в жизни такое, ради чего ты мог бы отрубить себе руку?!

      Звуки умирают быстрее, чем цвета и запахи, но врезаются в память и преследуют значительно дольше. Магистр даже в последний свой час явственно слышал этот вопрос, хотя так никогда и не мог понять, что произошло, когда он услышал его. На фоне темно-бронзового заката вдруг порозовело мраморное лицо поэтессы, кроткое, задумчивое, и он ответил ее словами, написанными золотом:

      Тебе, незваная, я жизнь отдам,

      Ведь ты, любовь, сильнее смерти…

      И замер, потрясенный своей дерзостью. Произнести это вслух – богохульство! Святотатство большее, чем ударить сына божественного августа…

      Он не успел додумать эту мысль до конца, как девушка вдруг вытянулась на ложе и воскликнула почти со слезами:

      – Это правда?! Или сон?.. Ты произнес это?! Стихи Сафо?.. Ты раньше их знал или здесь выучил?.. Да кто же ты такой? Здесь всюду – одни солдаты… да рабы!.. Ты… ты… наверно, переодетый бог! Правда?! О! Было бы чудно, если б ты только мне, только мне одной открыл, кто же ты! Ходил бы среди людей как простой смертный, и я одна знала бы, кого скрывает эта зеленая одежда…