Потому что люблю тебя. Евгения Перова

умственный. Из него точно выйдет толк. А я был страшно в себе не уверен.

      – Ты?

      – Я. Меня же сначала никто всерьез не принимал. Ах, какой красавчик! Неужели он еще и играть может? И даже текст выучил? Какая прелесть!

      – Мне это и в голову не приходило. Ты знаешь, ведь я приехал в Москву из Пензы, провинциал, родители самые простые, отец – пьяница. Да, и в этом мы похожи. Поступил не сразу. Как я гордился! Как я хотел всем доказать, что не лыком шит, понимаешь? Из кожи лез! А вы все такие столичные, блестящие, успешные. И ты – самый блестящий и успешный. Словно из звездной пыли сотканный. Я когда тебя первый раз увидел… У меня сердце остановилось. Я четыре раза женился, баб этих без счета у меня было, но ни к одной из них я не испытывал и сотой доли того, что тогда к тебе. Ты мне снился. Ничего эротического. Снилось, что ты у меня в комнате и мы просто разговариваем. Такое счастье! Вчера опять приснилось. Впервые за двадцать лет. Потому меня и понесло.

      – Ну вот видишь: сон твой сбылся, мы просто сидим и разговариваем, и никакого конца света. Если бы мы тогда с тобой смогли как-то подружиться, у тебя, мне кажется, этих мучений и не случилось бы. Понял бы сразу, какой я болван, и успокоился бы.

      – Возможно.

      – Саш, а сейчас… это так же… мучительно, как тогда?

      – Нет. Совсем нет. Все по-другому. Понимаешь, я же всю жизнь убеждал себя, что ты полный мерзавец.

      – Зелен виноград?

      – Ну да. И то, что Дара к тебе ушла, тоже в эту концепцию вписалось. И когда пошла волна этого дерьма в СМИ, я верил. Хотел верить! Но даже тогда сомнения были: я же видел, что ты ей вообще не отвечаешь, не оправдываешься. Ты ведь ни одного плохого слова о ней не сказал. А когда мы с тобой стали чаще общаться… Я понял, каким дураком был. Так что – прости.

      – Да ладно. Все в прошлом.

      – Ты знаешь, я думаю, это была одержимость красотой. Когда видишь что-то поистине прекрасное – мучаешься, потому что не понимаешь, что с этим делать, как жить…

      – Возможно. Моя мама однажды в Эрмитаже в обморок упала, представляешь? В галерее скульптуры. Антонио Канова, кажется, скульптор. Какая-то нимфа, что ли, или богиня, неважно – лежала ничком, обнаженная. Мама говорила, так свет падал волшебно! Особенно на ее ноги – на пяточку. И она в обморок упала. От совершенства этой мраморной пяточки.

      – Здорово!

      Оба старались скрывать смущение: не часто им приходилось пускаться в подобные откровенности. Синицкий налил себе еще водки и вздохнул:

      – Может, зря я тебе рассказал?

      – Нет. Ты же чувствуешь, нам легче стало? И потом, все останется здесь, на этой кухне.

      – Я надеюсь.

      Дверь приоткрылась, и заглянула Татьяна:

      – Мальчики, вы как? Не поубивали друг друга?

      – А должны были? – рассмеялся Алымов.

      – Танюш, все хорошо. Сережа понял.

      – А что вы ничего не едите? Саш, ты плохо угощаешь. Давайте я вам котлет разогрею? Вы же голодные. Что эта закуска.

      – Тань, не суетись.

      – Может, вы с нами посидите? – предложил Алымов.

      – Да я неважно себя