Потому что люблю тебя. Евгения Перова

Захаров поставил у себя в Ленкоме «Иванова», а заглавную роль сыграл Евгений Павлович Леонов, актер прекрасный, великолепный, но известный широкой публике прежде всего своими комическими персонажами в кино. Вот это было действительно преодоление физической природы актера. Народ ломился. Как это: «Винни Пух» – играет Иванова? Блистательно сыграл, надо сказать, просто блистательно!

      – Да, я слышал об этом спектакле, – довольно уныло произнес режиссер. Сережа даже пожалел его: противиться невероятной дедовой харизме было очень трудно, он знал по себе.

      – Александр Владимирович, дорогой мой! Я вполне разделяю ваши сомнения по поводу господина Алымова, и как раз перед нашей с вами встречей высказал эти сомнения Сергею Олеговичу, но, может быть, мы дадим молодому человеку возможность показать нам его видение роли?

      – Ну, хорошо. – Синицкий сдался. – Давайте. Что вы подготовили?

      – На ваш выбор. Любой эпизод любого действия. – Алымов встал.

      Синицкий вытаращил на него глаза:

      – Вы что, знаете всю пьесу?.

      – Да.

      – Ладно, решайте сами.

      – Тогда из последнего действия? Разговор с Сашей?

      – Давайте из последнего.

      Алымов на пару секунд отошел к окну, потом повернулся к своим двум зрителям. Он как-то ссутулился и потерял весь свой блеск. Рассеянно снял неведомо как оказавшееся у него на носу пенсне, потер переносицу и посмотрел сначала на Деда, а потом на Синицкого беспомощным взглядом близорукого человека. Дед одобрительно кивнул.

      – «Нет, уж я не ною! Издевательство? Да, я издеваюсь. И если бы можно было издеваться над самим собою в тысячу раз сильнее и заставить хохотать весь свет, то я бы это сделал! Взглянул я на себя в зеркало – и в моей совести точно ядро лопнуло! Я надсмеялся над собою и от стыда едва не сошел с ума. Меланхолия! Благородная тоска! Безотчетная скорбь! Недостает еще, чтобы я стихи писал…»

      Произнося текст, Алымов рассеянно вертел в руках пенсне: размахивал им, убирал в карман пиджака, доставал снова, надевал, потом снимал, машинально протирая стекла. Он дочитал до конца и на словах: «Ослабел я. Где Матвей? Пусть он свезет меня домой» сел на стул, опустив голову. Пенсне упало на пол.

      Некоторое время все молчали. Потом Синицкий сказал чрезвычайно скучным тоном:

      – Ну что ж, это интересно. Я подумаю и дам вам знать. – Он поднялся и вышел из кабинета, а Горячев состроил ему вслед красноречивую гримасу.

      – Дед, ну как тебе?

      – Молодец. Роль твоя.

      – Ты думаешь?

      – Да куда он денется! Нет, ты и правда – молодец. Я даже не ожидал. С пенсне неплохо придумал.

      – А ты считал, я только Дориана Грея могу играть, да?!

      – Дался тебе этот Дориан! Послушай, а почему он тебя так ненавидит?

      Алымов поморщился:

      – Это у него я тогда Дару увел.

      – Вон оно что. Надо же. Смотри-ка, какая, однако, загогулина: если бы Дара вас обоих не бросила, он, может быть, и не замахнулся бы на «Иванова»,