Век цинизма. Юрий Вячеславович Кудряшов

где восемнадцатый?

      – Как войдёшь – сразу налево.

      Пан впервые зашёл внутрь училища. В фойе висел огромный портрет Прокофьева, а под ним – доска объявлений с анонсом предстоящего конкурса композиторов. В обе стороны от входа расходились два узких тёмных коридора с такими низкими потолками, что Пан легко доставал до них даже полусогнутой рукой. Изнутри и снаружи всё было деревянным. В каждом углу теснился музыкант со своим инструментом и учил свою партию.

      Никакой логике не поддавалась нумерация ветхих полусгнивших дверей. Сразу повернув в левый коридор, как объяснил Гера, Пан увидел по его левую сторону двенадцатый кабинет, а напротив – четвёртый. Далее по левой стороне следовала дверь под номером семнадцать, а справа почему-то первая. Следующей слева была общая дверь на три класса – пятый, шестой и седьмой. Напротив – девятый, десятый и одиннадцатый.

      Наконец, в самой глубине коридора Пан увидел восемнадцатый класс. Там его ждала вся компания – Тельман, Хомяков, Марианна, Изольда, Понуров и Манкина. Половину класса занимал огромный чёрный рояль. Другую половину – поставленные рядом три стола и по два стульчика за каждым из них. Стена была украшена хвалебными цитатами выдающихся музыкантов в адрес Прокофьева.

      Боря беспардонно расположился на учительском столе. Кирилл наигрывал джазовые импровизации на рояле. Остальные столпились вокруг него.

      – О! Здарово, Пан! – хором поприветствовали его ребята. – Заходи!

      – Я же обещал показать тебе, на что они способны, – сказал Тельман. – Вот послушай.

      – Только тебя ждали, старик! – весело проскандировал Хом, прервав свою импровизацию.

      Наступила сосредоточенная тишина. Очевидно, все готовили к приходу Пантелея что-то особенное, что должно было случиться сейчас. Уже привычные Пану вечно весёлые лица вдруг стали серьёзными и задумчивыми.

      Выдержав паузу, Кирилл заиграл нечто неведомое, чего Пан никогда раньше не слышал, но что отзывалось каждой нотой в его душе. Не смея вздохнуть, дабы нечаянно не прервать его, Пан замер с полуоткрытым ртом. Музыка, которую исполнял Хом, говорила о любви и напоминала прекраснейшие минуты, когда-либо пережитые Паном. Страстные поцелуи на крыше, о которых он сегодня рассказывал Тельману. Ещё свежий в памяти короткий миг общения с Тиной, о котором он не успел ещё никому рассказать.

      Марианна стояла совсем близко к играющему, почти касаясь его, с закрытыми глазами и тенью улыбки на лице. Это делало её поистине прекрасной. На какой-то миг с лица её исчезла нотка стервозности. Боря Тельман, почти лёжа на учительском столе, отражал на своём выразительном лице тончайшие нюансы эмоций, которые слышались в музыке, и даже как будто слегка дирижировал Кириллом, плавно водя по воздуху правой рукой.

      Блаженная тишина повисла в восемнадцатом классе, когда Хом закончил. Казалось, даже коридорные лабухи на время заткнулись, дабы не испортить момент. Эту музыку словно не хотелось отпускать. Слушатели жадно ловили её последние отзвуки, пока вдруг не выяснилось, что какофония в коридоре всё это время никуда не девалась