Век цинизма. Юрий Вячеславович Кудряшов

как бы не застесняться своих слушателей, как это обычно с ним бывало.

      Слушателей на этот раз было немалое количество – прям настоящее серьёзное выступление! Но успокаивала мысль, что среди них едва ли найдётся хоть один музыкант. Наверняка все они – такие же простые башмачники, как и он. А значит, не способны оценить верность или неверность следования правилам цеха – а только вдохновение и настроение игры.

      Праздничный стол буквально ломился от разнообразных яств. Вернее, то был не стол, а порядка десяти столов, поставленных квадратом, внутрь которого был единственный проход. И по внешней, и по внутренней стороне квадрата расселись гости. Стены были завешаны воздушными шарами, сердцами и надписями типа «Совет да любовь». Во главе стола пустовали два самых роскошных кресла – очевидно для жениха и невесты, прихода которых все с нетерпением ждали, чтобы наконец начать пьянку.

      И вот, они появились под всеобщий свист и крик «ура молодым!» Надо сказать, оба они были на редкость уродливы. Даже свадебное платье не могло украсить невесту, ещё более дурнолицую, чем Изольда. Не могло оно скрыть и её округлившийся живот.

      – Горько! Горько! – скандировала толпа, и толстый рябой жених поцеловал толстую рябую невесту, отчего Пану снова захотелось блевануть.

      Пан огляделся вокруг и впервые присмотрелся к лицам гостей. Тут его охватил ужас: из полусотни людей не было ни одного сколько-нибудь красивого лица! Ни одного, на которого было бы мало-мальски приятно взглянуть! Пан почувствовал себя словно в ожившей кунсткамере. И все они излучали такую неподдельную радость, что свадьба всё больше напоминала страшный похмельный сон.

      – Музыкант! – крикнул Пану уже хорошо поддавший старший лейтенант. – Вперёд! За дело! – и подтолкнул его к роялю.

      Пану противно было играть для этих людей. Но спасение рояля было важнее. К тому же, он всё-таки был наивным романтиком, несмотря ни на что. Он всерьёз подумал, что, услышав прекрасную музыку, эти люди тотчас изменятся и высокое искусство облагородит их лица и души. Почему бы и нет?

      И Пан начал импровизировать, подмешивая в собственные мелодии Хомяковские, воспроизводимые по памяти. Музыкальная память у Пантелея была отменной, чего он сам в себе не осознавал, полагая это расхожим явлением. Из гостиной слышался свист и какой-то крик, который Пан пытался заглушить, всё больше стараясь выжать из рояля эмоций.

      – Ты чё, охренел, дурень? – подбежал к нему старший лейтенант. – Ты чё играешь? Хорош меня перед капитаном позорить!

      – А чё сыграть-то? – растерялся Пан.

      – Ты мозги-то нам на трахай! У нас тут свадьба, а не консерватория!

      – Частушки хотим! – раздался из-за стола противный бабий писк.

      И Пан начал наугад подбирать гармонии русской частушки, которые, впрочем, ничем не отличались от гармоний Гайдна и Моцарта. Сперва неуверенно, спотыкаясь – а потом бойко и увлечённо.

      Народ пустился в пляс. Какой-то мужик (очевидно, назначенный тамадой) под аккомпанемент Пана запел:

      Начинаем