Венчанные затворницы. Лев Жданов

когда к вечерням дело подошло. Не решались гостьи и гости засиживаться у вдовы, хоть и «матерая» она, в своей семье – голова. Все-таки не водится во вдовьем дому долго засиживаться…

      За вечернюю трапезу только своей семьей уселись. Анна, уставшая за день, не сошла к столу.

      – Оно и ладно! – заметил Григорий Юрьевич. – Речь такая пойдет, што девчонке лучше не слушать.

      – Какая речь такая? – всполошилась Ульяна. – Што, право, за неспокойный норов у тебя, братец Григорий Юрьич! Денька по-милому, по-хорошему, любо не поживешь.

      – Рад бы милить, да суседи насилят! Так ухо надо востро держать. Да ошшо ежели сестра с дурцой. Тут вдвое забот…

      – И за што обида такая извечная? – плаксиво отозвалась хозяйка. – Што вдовица я сирая… Так хушь бы вы, брательник старшой, вступились. Батюшка Михаил Юрьич, как ты у нас заместо отца родного таперя. А то мне, бедной, вдове горемышной, в моем же дому…

      – Ну, буде! Запричитала! – решительно, но не строго произнес старший из братьев, боярин Михаил Захарьин. – Дело надо толковать, а ты запричитала. Никто тебя, сестра, не обидит. А Гриша – он уж завсегда так: лотошливый да суматошливый. Ранней пожару в било колотит. Хоша и то сказать: дымком-гарью попахивает.

      – Пожар? Загорелось? Ахти мне! – вскочив, пугливо озираясь, запричитала хозяйка, но, видя, что оба брата так и покатились со смеху, а молодежь едва сдерживается, чтобы тоже не смеяться, опять перешла в тягучий, плаксивый тон: – Ну вот… ну вот… И повсегды так вот… Потеху творит себе из меня, бедной, вдовицы сирой.

      – Ах Ты, Господи! Да кинь причитанья. Слышь, што баять будем.

      – Слышу, молчу, – сложив полные ярко-красные губы сердечком, подпершись рукой, сугубо-смиренно отозвалась боярыня, но тут же не выдержала: – А тебе бы, племянничек, – накинулась она на Данилу Михалыча Захарьина, – тебе бы и вовсе не пристало хиханьки да хаханьки над теткой творить. Отцу бы еще сказал учливенько, как ты царский ближний слуга, мол, «батюшка»…

      – Матушка, смолкни! Останови колесо язычное. Всего воздуху не смелешь. Не то, гляди, уйдем в ину хоромину каку. Без тебя толковать станем, мать честная вдова-разговорница! – пригрозил Михайло.

      – Молчу! Молчу! – зажав рот рукой, прошептала хозяйка и смолкла на самом деле, но приняла еще более обиженный вид, чем раньше.

      – Теперь сыпь, – обратился Михайло к Григорию, – что нам сказывать собрался? Каки таки россказни про нас идут? Что судачат?

      – А то и бают, что царь молодой у сестры у нашей любезной, в дому ея вдовьем почестном, опочивальню себе завел. Да ошшо не где инако как в терему девичьем, во светлице у племяннушки нашей, Анюты.

      – Ах, вороги, ах, злодеи, ах, душегубы подлые! – так и взвизгнула, не вытерпев, боярыня. – Знаю я, чьи энто вымыслы! Ведьма Наташка Поленина, суседка-дьяконица, склыки пустила. Да я ее…

      – Помолчи, сестра! – уже более решительно прикрикнул Михайло. – Да Полениной за такие речи можно бы язык к пяткам вытянуть.

      – Я суседок твоих не знаю! – раздражительно