Что скрывает снег. Юлия Михалева

превосходительство… Однако, чем же я смогу помочь, оставшись здесь?

      – Ты так самонадеян, Анатоль! Я не в силах поверить глазам – ты и в самом деле так убежден в собственной исключительности! Ты мнишь себя вершителем судеб… Ты наконец-то смог получить власть, которую тебе не доверили в Петербурге. И… О, боже! Ты все это время мне лгал. Как же я могла ранее этого не понять? Ты и не намерен покидать это место. Тебе и нет, и не было никогда никакого дела до собственной семьи, до меня.

      – Лиза! Ты заблуждаешься!

      – Но в самом же деле ты никчемен, Анатоль! Это ты погубил мою жизнь, сгубил и своего сына!

      Появившаяся накануне тяжесть в районе грудной клетки – Романов полагал, что именно там живет душа – становилась почти невыносимой. Однако ей никак нельзя поддаваться: это прямой путь к остановке и гибели. Нужно отвлечься, заняться важным, значимым, существенным… Со временем камень начнет становиться все легче – это Романов точно знал. Но он все равно останется.

      – Лизонька, милая, Андрюшу сейчас ищет вся полиция этого города. Но ты должна понимать, что могло случиться самое худшее…

      Елизавета в голос заплакала.

      – Не смей так говорить! Не смей! Ты обязан отыскать его!

      Романов протянул руки, желая приобнять жену – но она гневно отвергла ласку, продолжая рыдать.

      – Это ты нас погубил!

      С минуту инженер смотрел на слезы Елизаветы, стараясь удержаться от проявления своих собственных, которые предательски наполняли глаза. Затем кликнул гувернантку:

      – Одиль!

      Обычно француженка расторопностью не отличалась, но тут вошла тотчас же. Очевидно, подслушивала под дверью.

      – Одиль, принесите госпоже ее капли, – приказал Романов. – Лизонька, мне в самом деле, жаль, но я все же вынужден тебя оставить. Я пришлю своих людей, и они помогут расчистить гостиную…

      – Гостиную, – сквозь слезы, громко захохотала Елизавета. – Ты смеешь звать гостиной этот хлев…

      Не в силах больше наблюдать сцену, Романов, на ходу надевая меховую шубу, взял портфель, оставшиеся неразобранными бумаги и вышел за порог. Елизавета – босая, в ночной рубашке и кофте, с нечесаными распущенными волосами – но даже такой она оставалась невероятно красива! – бросилась в снег за мужем.

      – Останься, прошу!

      Романов внес ее на руках в дом, опустил на кровать. Одиль принесла лекарство, которое Елизавета согласилась принять.

      С тяжелым сердцем Романов все же отправился в контору.

      Елизавета начала успокаиваться. Одиль стояла, опустив голову, у ее кровати, явно собираясь что-то сказать.

      Елизавета посмотрела на нее с ненавистью.

      – Не смей! Молчи, слышишь! Ты должна молчать!

      IV

      Бумажные хлопоты

      – Ершов! Подумайте, куда Осецкий мог спрятать свои бумаги? – Деникин на всякий случай снова заглянул в письменный стол, но там по-прежнему стояла лишь одинокая пересохшая