Особняк на Соборной. Рунов Владимир Викторович

где хоронить? Родственники настаивали на Новодевичьем кладбище, а предводители Российского дворянского собрания пошли дальше и предложили упокоить руководителя Антанты у Кремлевской стены. Ну, о каком же упокоении можно говорить, если рядом будут лежать Буденный и Ворошилов? Новым дворянам терпеливо разъяснили, что это не только нелепо, но и безнравственно.

      И тогда инициативу взял в свои «железные» руки Никита Сергеевич Михалков, тот самый, что ночевал в красноярском музее своего прадеда, художника Сурикова. Он решил проблему мудро и оптимально – Антона Ивановича погребли в Москве, на старом кладбище Донского монастыря. Пресса было зашумела о неком завещании покойного по этому поводу, но дочь развеяла слухи:

      – Никакого завещания не было. Умирая, папа говорил маме, что оставляет нам незапятнанное имя и жалел, что так и не увидит свободную Россию. Я долго думала, давать ли разрешение на перезахоронение, но в итоге решила, что с таким вариантом папа бы согласился…

      Вскоре, к сожалению, умерла и графиня Кьяпп. Судьба ей подарила долгую и удивительную жизнь. До конца она сохраняла ясную память и улыбчивую доброжелательность, и в своих телефильмах о трагедии белого движения Никита Михалков отдал должное ее воспоминаниям – ясным, точным, окрашенным личными впечатлениями о событиях и людях. Она ведь очень многих знала и когда писала книгу о парижских похищениях, проделала огромную работу, встречаясь с участниками той трагедии. Помнила она и Плевицкую, всегда рассказывая о ней с оттенками той добросердечной грусти, которая свойственна русскому, особенно женскому, характеру. Много лет спустя после смерти певицы, Марина поехала в маленький городок в Эльзас-Лотарингии, где за старинной крепостной стеной томилась Плевицкая. Французский издатель заказал ей книгу о русской эмиграции. Марина, собирая материал, захотела своими глазами увидеть темницу, где навсегда умолк «курский соловей». Она хорошо помнила рассказы отца о суде по делу похищения Миллера, куда Деникин был вызван свидетелем. У Антона Ивановича никогда не было сомнений, что Плевицкая – подлая изменница и несмотря на обычную сдержанность, в отношении ее возмущался горячо и искренне.

      – Предавать своих, да еще за деньги – самое пакостное дело! – гремел он со свидетельской скамьи – Вот в зале сидит Александр Федорович Керенский. Не скрою, мы с ним часто спорили, во многом не соглашались друг с другом, но он ведь в бытность премьер-министром ни копейки не потребовал за службу Родине! Об участии в этом преступлении присутствующей здесь госпожи Плевицкой я не желаю даже рассуждать. Да, мне нравились ее песни. Мне казалось, что вся загубленная Россия рыдает ее голосом. Я помню ту зимнюю ночь в Екатеринодаре, когда у меня стыла кровь в жилах не от холода и ветра, а от пронзающих душу и сердце слов. Поверьте, я пережил многое и потерял многих, но даже в страшном сне после всего пережитого не предполагал встретиться с коварством, перед которым бледнеют средневековые жестокости. Мне очень не хотелось