Особняк на Соборной. Рунов Владимир Викторович

в нарядную военную форму. «Мальчиком» был народный комиссар госбезопасности Ежов. По углам замерли рослые конвоиры. Миллер, тоже немалого роста, с изумлением смотрел на крохотного человечка, почти гномика, ослепительно сияющего голенищами, в синих бостоновых галифе, длинной, почти до колен стального цвета гимнастерке, перетянутой портупеей, с огромными пурпурными звездами на петлицах.

      Миллер не знал, кто это, но догадывался: какой-то очень важный чин. Когда он попытался отвечать, сидя на железной койке (у старика нестерпимо болели пораженные ревматизмом ноги, особенно после пребывания в холодном и сыром трюме), один из конвоиров сквозь зубы угрожающе процедил:

      – Встать! Руки…

      Заложив руки за спину, Миллер понуро склонился перед Ежовым и слушал, как тот отрывисто «вбивал» в камерное пространство слова с визгливыми нотами в конце каждого предложения:

      – Вы закоренелый враг советской власти, но она дает вам шанс… Обратитесь с письмом к вашей организации, что вы добровольно вернулись в СССР и осуждаете любые происки против партии большевиков… Раскаиваетесь чистосердечно, просите прощение у мирового пролетариата за то зло, которое причинили… Можете сообщить факты о всякого рода безобразиях в среде ваших ближайших сподвижников… Взятки, подлоги, скабрезные интимности, пьянство, наркомания, гомосексуализм, педофелия, сожительство с женами друзей, ну и прочее…

      – Помилуйте! – вскричал Миллер. – Как можно? Это высоконравственные люди с безупречной репутацией… Этого никогда не было, и быть не могло!

      – Что значит – не могло? – захохотал Ежов. – Это было и есть! Просто вы должны вспомнить… В собственных, кстати, интересах. Думайте, думайте, генерал… Вы же еще свежий, совсем нетронутый старик… И жить наверняка хотите… А у нас здесь о-о-очень подходящее заведение для воспоминаний… Пойдем, послушаем, как некоторые охотно ими делятся…

      Вышли в узкий коридор, прошли гулкой стальной лестницей один-другой пролет наверх и Миллер сквозь ватную ночную тишину вдруг услышал сдавленный, наполненный нестерпимой болью протяжный вопль. Он усиливался, эхом разрывая изнутри череп – сил ощущать такое не было.

      – Слышите, как хорошо вспоминает! – снова засмеялся Ежов. – А ведь тоже вначале жаловался на забывчивость… Между прочим, ваш знакомый, – Ежов опять захохотал, обнажая ровные зубы. Он вообще лицом был красив – густые волосы, чувственный рот. Увеличь до нормальных человеческих размеров – образцовый мог получиться экземпляр. А так, черти что, каприз природы! Даже Сталин, недолюбливающий высоких людей, однажды не мог скрыть презрительного взгляда, наблюдая, как руководитель НКВД с трудом тянет ручку двери его кабинета.

      Когда Миллер ковылял в камеру, он спросил у конвойного сержанта, кто этот человек, с которым он разговаривал? Стражник, широкоскулый малый, ис подлобья посмотрел на него и ответил, четко отделяя слова друг от друга:

      – С тобой, мразь, не разговаривал, а тебя допрашивал народный комиссар внутренних дел, генеральный комиссар Государственной