Неформат. Марина Владимировна Брагина

ней весь вечер клеились кандидаты – в бородах и без, некоторые даже на виду у своих

      поклонниц, тех самых, с которыми и пожаловали на вечеринку, и Ляля, удивляясь сама себе и

      входя во вкус, бестрепетно играла роль взрослой, со всеми этими знаковыми «старик – но это же

      трансцендентально!», поражаясь втайне только тому, что её до сих пор не разоблачили. Она вела

      себя как опытный картёжник, который по-хозяйски ласкает в широкой пятерне проходные десятки

      и усатые валеты, не торопясь сыграть ва-банк и догадываясь, что на подходе из рядом лежащей

      колоды уже короли, а то и козырные тузы. К середине вечера она уже знала имена большинства

      из колоды и, кажется, даже успела заслужить немое презрение у пары бубновых дам в

      водолазках. Где-то в перерывах между «Парня в горы тяни – рискни» и «Домбайским вальсом»,

      отогнав от неё очередного из валетов, серьёзно, с пафосом демонстрировавшего восхождение из

      последних сил в связке по почти отвесной стене, Роман завёл с ней светский разговор,

      ненавязчиво интересуясь, как давно она дружит с Эллочкой.

      Ляля, легко прочитав его картёжный расклад, отвечала рассеянно и изо всех сил

      демонстрировала незнакомство с предметом разговора – что было нетрудно, потому что Эллочка

      все старшие классы школы уделяла львиную долю внимания мужчинам старше неё и на контакты

      с ровесницами особенно не шла.

      Игра в незнание себя оправдала – он почувствовал себя успокоенным и стал, манерно

      поглаживая бороду, лепить свой имидж, небрежно роняя упоминания о Визборе и театре на

      Таганке. Она снова почувствовала раздвоение восприятия – сознание твердило ей, что он

      взрослый, вполне серьёзный и даже, наверное, состоявшийся человек, даже внешность которого

      требовала относиться к нему с должным пиететом; а другая, глубинная женская часть её естества

      навевала непонятно откуда взявшееся ощущение, что перед ней – попрошайка-лицемер, который

      хочет чего-то, но по причинам ложно понятой гордости отказывается упоминать это вслух. Ей

      вдруг вспомнился дачный сторож-алкоголик, добросовестно следивший за поливом грядок в

      отсутствие хозяев. Он имел обыкновение появляться с приездом Жоры с семьёй на террасе их

      дачи, стоял немым укором себе и другим, не в силах попросить вместо платы у Жоры то, ради

      чего, собственно, и служил верно всю неделю, – чекушку «Московской» (водка до местного

      сельпо сроду не доходила, исчезая в авоськах жаждущих ещё на уровне райторга).

      Она бы откладывала до бесконечности принятие решения, но тут хитрый дьявол,

      заведовавший не только распрями между литературными журналами почвенников и

      прогрессистов, но и судьбами их читателей, подкинул ей со страниц «Нового мира» трифоновскую

      повесть, название которой, несомненно, продиктовал лукавый собственной персоной – «Обмен».

      Лялю,