Тайная жена Казановы. Барбара Линн-Дэвис

изменилась ваша судьба? – решилась я его спросить.

      – Я обязательно вам расскажу, – улыбнулся он немного лукаво. – Одна ночь изменила всю мою жизнь.

      – Правда?

      – Правда. В то время мне был двадцать один год. Я играл в оркестре в Ка’Соранцо, на одной свадьбе. Я ушел оттуда, наверное, за час перед рассветом. Спускаясь по лестнице, я увидел, как мужчина в красной тоге – один из сенаторов Венеции – уронил на пол письмо, когда доставал из кармана носовой платок. Я поднял письмо, и в знак признательности сенатор предложил мне подвезти меня домой.

      Уже через три минуты я сидел в его гондоле, и он просил меня потрясти ему левую руку. «Рука затекла, – объяснил он. – Такое ощущение, что я лишился руки». Я изо всех сил потряс его руку, но тут он сказал, что не чувствует ногу. Я поднес фонарь поближе к его лицу и увидел, что рот его растянут до левого уха. – Джакомо засунул палец в рот, растянул губу, чтобы показать мне. Я сделала вид, что мне смотреть противно, хотя на самом деле он показался мне, как всегда, красивым.

      – Когда мы подплыли к его дому, сенатор едва был жив. Я с помощью одного слуги отнес его наверх. Мы привели доктора, чтобы тот пустил кровь. Приехали еще два приятеля, и я узнал, что сенатора звали Маттео Брагадини. Его приятель сказал, что я могу идти, но я чувствовал, что должен остаться.

      Я кивнула. Позже я узнала, что у Джакомо доброе сердце, он жалеет всех больных и несчастных. Что совершенно не означает, что он сам не делает людей больными и несчастными. Однако тогда он сделал все от него зависящее, чтобы прекратить страдания бедняги, чувствуя, что это в его силах.

      – На следующее утро, – продолжал он, – врач намазал грудь синьора Брагадини ртутным бальзамом. Цель этой манипуляции – вызвать интенсивную встряску мозга, которая потом передастся другим частям тела и возобновит циркуляцию жидкости. – Джакомо покачал головой от такой глупости, и я вдохнула, пораженная.

      – К полуночи синьор Брагадини весь горел и метался. В его глазах я видел смерть. Я сказал его приятелям, что мы должны освободить сенатора от того, что его убивает! Даже не дожидаясь их ответа, я смыл ртутный бальзам. Через три-четыре минуты синьор Брагадини ощутил облегчение и забылся глубоким сном.

      – Che consolazione[13], – выдохнула я с облегчением, узнав, что Джакомо не убивал аристократа.

      – На следующее утро пришел врач и обрадовался, увидев, что его пациент поправляется. Но когда он узнал, что я наделал – вмешался в процесс лечения, – обозвал меня шарлатаном. Синьор Брагадини уволил его. Он сказал, что обычный скрипач в медицине разбирается лучше всех врачей Венеции!

      Мы вместе посмеялись над счастливым концом истории. Темные глаза Джакомо блестели в свете свечей. Он был очарователен.

      – С тех пор синьор Брагадини прислушивался ко мне, словно я был его личным оракулом, ниспосланным, чтобы вести его по жизни. – Тут он замолчал, оценивая мою реакцию.

      – Как будто было в вас что-то… сверхъестественное? – поинтересовалась я, пытаясь не утонуть в его горящих очах.

      Он

13

Какое облегчение! (итал.)