Фернандо Магеллан. Книга 3. Игорь Ноздрин

поэтом, а не священником, – пожелал Пигафетта, глядя на поседевшие волосы друга, глубокие впадины глаз, острый тонкий нос.

      – Молодость осталась там… – монах поднял худую длань к океану, костлявые пальцы привычно сложились для благословения, – вместе с зубами…

      Его тонкие губы растянулись в усмешке.

      Уставший океан затих. Темная вода заполнила все вокруг, слилась с небом. По выплывавшим из моря слабо мерцающим звездам угадывалась зыбкая граница земной стихии и царства ангелов. Если пристально смотреть на нее, замечалось слабое движение, словно кто-то спускался и поднимался по лестнице Иакова с крохотными свечками в руках.

      – Я не мог предположить, что все так обернется, – продолжил Антоний. – Очень давно сеньор Магеллан подарил мне раковину. Я унес ее в монастырь вместе с веточкой красных кораллов, лежавших у него на камине. По ночам, когда становилось особенно грустно, когда звон колокола напоминал о могилах, раковина возвращала меня к жизни. В ней шумело море, оно звало меня. И я пошел. Но здесь я никому не нужен. Матросы смеются надо мной, туземцы забывают о Господе, как только корабли покидают острова. Даже ты иногда не желаешь разговаривать со мной. На земле я бы сделал больше добра, заслужил лучшую долю. Где царство Христа на островах, о котором мечтал капитан-генерал? Где он сам и его друзья? Их плоть съели дикари, а кости лежат не погребенными.

      – Ты сам не пытался задержать корабли на Себу, спасти Серрана, – напомнил ломбардиец.

      Монах прочитал:

      «Кто обрекает своих друзей в добычу, у детей того истают глаза,

      Но как быть человеку правым пред Богом; как быть чистым,

      рожденным женщиною?

      Даже луна несветла, и звезды нечисты пред очами Его.

      Еще меньше человек, который есть червь, и сын человеческий,

      который есть моль»

(Иов. 17, 5; 25, 4–6).

      – Человек есть моль, – повторил Пигафетта, откидывая голову на бушприт и увязая взглядом в звездах. – Подует ветер – и унесет его неведомо куда; пролетит над свечой – сгорит. Красиво сказано. У тебя особый дар памяти, Антоний.

      – Я не заучивал, многое само запало в душу и выходит на свет.

      – Я тоже хочу написать книгу обо всем виденном и пережитом, – мечтательно произнес летописец.

      – Прекрасная мысль, – похвалил приятель, – ты прославишь нас в веках.

      – Посмотри на звезды, они лежат островами, – заметил Пигафетта туманности над головой. – Почему же у каждой свой путь?

      – Господь руководит их движением, – провожая взглядом росчерки звездопада, пояснил Антоний. – Вот и мы несемся по жизни, сгорая, – кто звездой, кто молью.

      Они молча смотрели на звезды, старались успеть загадать желания, пока не гасли падающие светила. За короткий миг восхитительно прекрасной кончины божьего творения мечты не успевали облечься в фразы, и тогда оба промолвили про себя одно слово «жизнь».

* * *

      – Изучаете небо? – услышали друзья голос Альбо. – Сегодня нас ждет тихая теплая ночь.

      – Мы говорили о человеческом предназначении, – возвращаясь со звезд, сказал Пигафетта.

      – А