Победитель последних времен. Лев Котюков

свою голову на волю. Аккуратно подержал её над бочкой, дабы всё до капли стекло обратно, дабы не транжирить без толку природную воду, хотя поливать в огороде давно было нечего, кроме комнатных цветов, которые Цейханович успешно удобрял окурками. Однако несколько шальных капель, шесть или семь, пропали впустую и раскатились по сухой траве. Но это не огорчило Цейхановича, ибо кровь из носа перестала сочиться, и, дабы не мозолить лишний раз своим отражением старинное дедовское зеркало, он вгляделся в свой освежённый лик, слегка колеблющийся на водной поверхности. Не узрел неузнаваемости и остался почти доволен собой. Но упала последняя, замешкавшаяся капля с носа, вздыбила водный круг – и вдруг почудилось Цейхановичу, что его голова отделилась от тела и, как отрубленная неведомыми врагами, закачалась посередь бочки. Он в ужасе схватился за виски, но, плотно удостоверившись, что на месте его забубённая, что никуда пока не подевалась, что ещё ого-го чего натворит, – успокоился и даже скорчил гримасу своему неверному отражению, которое, естественно, не осталось в долгу.

      И в это самодостаточное мгновение снизошло на Цейхановича лукавое озарение. Как во времена стародавние на его легендарного деда, умыкнувшего с Ярославской железной дороги паровозный котёл для огородного полива. Да и вообще с озарениями у Цейхановича не было проблем: как правило, они возникали у пожинающих плоды его светозарных озарений.

      «Муха – не птица! Курица – не человек! Будет ей театр ужаса!» – раздумчиво сказал сам себе Цейханович, улыбнулся светло, и всё вокруг легко озарилось.

      Всемирное солнце, как бы подпитавшись его улыбкой, в полную высь поднялось над вершинами русских берёз. Ворона с довольством каркнула. Соседская собака радостно брехнула. И только отражение Цейхановича в тухлой бочке недовольно поморщилось, но, встретив взгляд хозяина, тотчас выдавило в серую воду подобие послушливой улыбки.

      И не зря, ибо удумал Цейханович освежить свой быт, удумал устроить театр абсурда своей супруге, удумал пугануть её сим театром до печёнок, чтобы знала, как правильно пользоваться кухонными тряпками.

      Недалече от бочки был вкопан в землю под вишнями лёгкий столик с фанерной крышкой, проломленной аккурат посередине. Сей пролом организовал своим твердокаменным кулачищем небезызвестный Авербах, заспоривший в цветущем саду с Цейхановичем о бессмертии души человеческой не только в мире ином, но и в мире этом и доказавший всю ошибочность надежд своего друга на существование личности только в каком-нибудь одном измерении. Впрочем, это кулачное доказательство не составило особого труда для Авербаха, ибо фанера стола давно расслоилась и прогнила от снегов, дождей и иных пролитых жидкостей. Кажется, в тот вечер пили они под вишнями чай с бельевыми прищепками. А может быть, и не чай. Но прищепки точно макали в варенье, поскольку жена Цейхановича, захлопнув за собой дверь на кухню, злостно без видимых причин отказала им не только в ложках, но и в вилках.

      Рукотворная дыра быстро освоилась в крышке стола, обжилась, стала