Победитель последних времен. Лев Котюков

вроде чего-то нам про баб рассказать собирался?

      – Да с чего ты взял?! Чего о них рассказывать?! – неожиданно трезво ответствовал Цейханович и замолкал с тяжелым вздохом.

      Странен сей мир. Действителен он или воображаем? Неведомо. Но ведомо: этот мир вовсе не таков, каким мы пытаемся его представить ради удобства своего временного существования.

      Странен сей мир, как старый котёл паровозный в глуши цветущего майского сада, – и нет объяснения миру сему ни по эту, ни по ту сторону России.

      Из дневника автора

      Муха из морга

      Памяти Сергея Иванова

      В тёмную прокуренную квартиру вошёл худоватый мужик средних лет без трусов, но никто, даже полутрезвые бабы, не обратил на него внимания, поскольку негаданный пришелец был в джинсах, ещё вполне приличных, всего три раза стиранных и заштопанных всего в трёх местах. Да и кто на кого нынче обращает серьёзное внимание, когда люди, близ и дальнеживущие, не по дням, а по часам, со злой нетерпимостью отказываются, не желают слушать друг друга – и себя почти не слышат, ибо излагаемое ими всё более бессвязно, ничтожно и невыносимо даже для самослушания.

      Пришелец, неисправимый потомок поволжских немцев, месяц назад вышел из тюрьмы, но уже обрёл вольный румянец, перестал бессмысленно озираться на чужие голоса – и легкомысленно верил, что уже никогда не будет дышать тараканьим зловонием параши. И никто не собирался разубеждать вольнодумца, да и не хотелось никому огорчать вконец обрусевшего немчуру, что в России зарекаться от чего-либо, как плевать супротив ветра.

      Я одобрительно и покровительственно кивнул гостю и почему-то всерьёз поверил, что пощадит Господь его остатние годы от тюрьмы и от сумы. Бывший немец, словно прозрев моё благожелательство, не стал лезть с жалостливыми разговорами, а галантно, как французик посвящённый, присоединился к полупьяным бабам и стал толково балагурить о расценках у жриц любви на Тверской, у трёх богатырей-вокзалов и в иных злачных местах стольного града.

      Я тупо посмотрел на своего приятеля, трезво коротавшего со мной вечер на кухне. Приятель ответно зыркнул в глаза – и, слава Богу, нам хватило ума ничего не сказать друг другу, ибо после нелепой гибели нашего общего товарища говорить было совершенно не о чем. Но надо было упорно заполнять зияющую пустоту нашей неладной жизни, и мы из последних сил тщились сокрушить её молчанием, – и пока, до прихода экс-немца без трусов, нам сие с трудом, но удавалось.

      Дабы поддержать шатающиеся костыли молчания, я уныло вспомнил муху из морга, витавшую во время гражданской панихиды над лицом погибшего. Муха была какой-то чрезмерно блескучей, то ли от резкого, воистину мёртвого света, то ли от своей почти абсолютной безнаказанности. Ну кому придёт в голову ловить в морге муху? Ну разве какому-нибудь немцу недобитому, которые и в самой-то Германии давным-давно перевелись. Вспомнил я муху – и, дай Бог, ежели эта невыносимо блескучая муха в сей миг не вспомнила меня, мои тусклые,