Онколига. Алексей Шерстобитов

благополучию.

      – Сокрытие должностными лицами фактов и обстоятельств, создающих угрозу для жизни и здоровья людей, влечет за собой ответственность в соответствии с федеральным законом.

      СТЫНУВШАЯ КРОВЬ

      «Господи милостивый, дай мне спокойствие, научи меня принять то, что я не в силах

      изменить, дай мне мужество изменить то, что я могу изменить и мудрость отличить

      одно от другого! Буди милостив мне

      грешному! Да будет сие во славу Твою, во

      спасение мое, по бесконечному милосердию

      твоему, и да будет воля Твоя во веки веков

      Аминь!»

      – Сестренка, ради Бога…, закройте форточку… – Через силу, стараясь произнести, как можно четче, выдавил из самых глубин, пересиливающих остатки здоровья, страданий совершенно лысый, будто сделанный из серовато-розовато фарфора, мужчина. Опущенные книзу, отяжелевшие верхние веки, прикрывали вымотанный безысходностью взгляд некогда светло – ореховых глаз, не выглядевший при этом волооким, скорее, обескровленным, обездвижимым, прозрачным настолько, что сквозь них просматривался холодок, давно уже «вживавшейся» в его тело, смерти.

      Ни один тонко чувствующий человек не способен перенести запросто такого взгляда, оставшись наедине с таким больным, тем более, не обратить внимание на еле слышные стоны.

      Совершенное обездушивание и бесчувствие, присущие, некоторым занимаемым не свои места в онкологических диспансерах, клиниках, центрах, медиков, заеденных своими проблемами, своими переживаниями, часто безденежьем, не редко безвыходностью, легли в основание фразы, ставшей ответом:

      – Пятьсот рублей…, и я еще и пледик принесу… – Лицо Михалыча нисколько не поменялось, лишь мертвеющий взгляд заблестел, затеплился, глаза улыбнулись, как-то изнутри, на что способны, только совершенно лишенные сил, но полные духом, люди. Мужчина вздохнул, как смог и выдохнул:

      – СпасиБог…, лучше сберегу… – «Урод! Сэкономит он! Копейку ему жалко! Пол рожи уже сгнило – одни зеньки и язык, через щеку вываливатся, зубы в оскале, а все экономит… – ссс-беее-реее-гууу… – тьфу!» – медсестра сжала зубы, чтобы не повторить это вслух, но немотивированная злоба все равно выпирала, да и вонь, исходящая от больного уже порядочно достала:

      – От тебя воняет, как от помойки, терпи уже! Ты думаешь, что один, а вас таких еще тринадцать на сегодня записано… – И уж совсем прорвало:

      – И вообще, кто вам…, какого вы сюда ходите?! И нам жить мешаете, и себя мучаете! Ну вот не боролись бы вы с этой заразой, давно спокойно бы на тот свет отправились бы и все… Детям квартиру бы оставили, а так все на лечение ж наверняка ушло – а на хрена?! Все равно сдохните!…

      – Я думал у меня кровь совсем охладела, но она от вашей ненависти к нам еще стыть может… Простите, что не могу поднять ваш прожиточный уровень…, а детей у меня нет, и не было…, впрочем, как и квартиры… – С дырой, вместо щеки понятно говорить крайне сложно, но он медленно, выговаривал, даже скорее, говорил почти мычанием, выталкиваемым слогами, что было более – менее понятно.

      – Ты еще и бомж?! Твою….

      – Нет… –