Ринордийский цикл. Книга 1. Идол. Ксения Михайловна Спынь

Выдающийся вышел субъект, нечего сказать.

      «И это Лунев, – подумал он. – Какой же на редкость сволочной тип. Но подождите, а как же я, такой хороший, просто замечательный я, где я? Меня просто не существует? Никогда не существовало?»

      14.

      Машенька говорила долго и обиженно: она была недовольна, что он пришёл так поздно. В её интонациях не слышалось возмущения или раздражения – только один бесконечный, почти детский упрёк.

      – Ты уже несколько недель возвращаешься домой к ночи и даже не говоришь мне, где ты в это время. Алёша, почему ты так со мной? Ты всё-таки мне муж.

      – Машенька, пойми, – он развернулся к ней и всплеснул руками, – я поэт! А уже потом твой муж. Я потом чей-то сын, чей-то брат, а в первую очередь я поэт, и жизнь у меня соответствующая, – как ему надоели непонятные обвинения тех, к кому так или иначе обращались подобные слова, и их немыслимые требования, смысла которых он не видел.

      Машенька на минуту замолчала.

      – И всё же я не понимаю, – сказала она чуть погодя. – Что помешает твоим занятиям поэзией, если ты будешь приходить домой пораньше.

      (Заладила… Как всегда… Как все они…)

      – Я ночую дома, что тебе ещё надо? – пробормотал Лунев.

      Поняв, что его мысли, не предназначавшиеся для произнесения вслух, были услышаны, он спохватился.

      – Прости ради бога! – он обнял Машеньку, которая так и стояла на месте, готовая заплакать.

      – И всё-таки ты меня не любишь! И никогда не любил! – повторяла она.

      Гладя её по голове и говоря что-то успокаивающее, Лунев размышлял, как его угораздило жениться на Машеньке, создав дополнительные трудности себе и, что уж там, практически сломав жизнь ей. Когда и как могло прийти ему в голову связать жизнь с этой женщиной, неумело любимой, но обитающей совершенно отдельно от остального мира Лунева, включающего богемные вечера, литературный труд и всю его личность? Что это было: мгновенный импульс далеко в юности? уступка под давлением окружающих? незамеченное автоматическое движение? Немного угнетало Лунева то, что он практически не помнил, как Машенька оказалась рядом. Несостыковка слишком сильная, сбивающая с толку: творчество, другие миры и – странное, неподходящее существо рядом, если он только был дома.

      Да, Машенька ничего не понимала в поэзии и не могла понимать: она по природе своей отстояла слишком далеко. Она была абсолютно земной, бытовой, обыденной, и высшие сферы, в которых любил блуждать Лунев, запутывали и пугали её. Нет, её мирок был гораздо скромнее и спокойнее: кухонька с плитой и шкафчиками, утюг и горка белья, которое нужно погладить, цветы на подоконнике и леечка с ромашкой, чтобы их поливать. Он был уютным, этот мирок, домашним и безопасным, но… Но как ей было не скучно в нём, неужели интерес, желание нового, неизвестного никогда не пересиливали страх перед возможной бедой? – гадал Лунев. Машенька, казалось, зависела от того ощущения безопасности, которое она же и воссоздала для себя. Ей не нужно было большего, нет-нет, зачем, главное, чтоб всё шло своим