Ринордийский цикл. Книга 1. Идол. Ксения Михайловна Спынь

выслушал яростный поток речи, рассмеялся:

      – И это говорит наша золотая медалистка Рита!

      Фройляйн всю передёрнуло, и она сверкнула глазами на Зенкина.

      – Замолчи, – цыкнула она.

      – Почему же? Знаешь что? – обратился он к Луневу. – Она ведь по всем урокам готовилась. Всё время руку тянет, на все вопросы отвечает, во всех четвертях – одни пятёрки, – говорил он с восхищением. – Надо от класса контрольную написать или диктант – так кого послать, Риту, конечно. На олимпиаду – Рита, на конкурс – Рита, что-нибудь ответственное поручить – только Рите, кому же ещё. В общем, отличница-активистка, гордость школы.

      – Зенкин, прекрати! – крикнула фройляйн. – Я же не рассказываю, как год назад ты ратовал за восшествие идола.

      Неловкое молчание надолго повисло в комнате.

      Наконец Зенкин пробормотал:

      – Тоже, сравнила…

      – Это правда? – спросил Лунев, когда они уходили.

      – Да, – Зенкин в противоположность своим обычаям был молчалив и задумчив.

      – Понимаешь, – заговорил он, – года два назад, когда ты уезжал… Ну, ты помнишь, что творилось?

      – Смутно, – честно ответил Лунев.

      – Это был настоящий разброд. В государстве, в умах… Везде. Никто не знал, куда двигаться дальше, к чему идти; все метались туда-сюда, каждый пел на свой лад. Никто ни за что не отвечал, никто ничего не знал. Каждый сходил с ума, как хотел. Совсем как на наших встречах – и так вся страна. Нет, это неплохо, мне даже нравилось. Но долго так жить нельзя.

      Он переглянулся с Луневым, будто упрашивая его поверить на слово, что нельзя.

      – И я тогда подумал, что нужна сильная рука, чтобы всех построить. Что авторитарный лидер принесёт нам порядок и какую-то стабильность. Что это… в общем, что это надо стране.

      – Ты это говорил? – уточнил Лунев.

      – Да. Я много с кем делился своими мыслями. Я говорил об этом на наших встречах. А через год… – он замолчал.

      – А через год появился Он.

      – Да. И тогда я даже радовался, что всё так повернулось. Я, наверно, восхищался Им. Даже написал несколько стихотворений в Его честь, – Зенкин покраснел. – Да. Я их написал.

      Лунев обдумывал услышанное, но мыслями своими с приятелем делиться не торопился. С непроницаемым лицом он протянул:

      – А ты понимаешь, что твои речи могли тоже сыграть роль в том, что получилось?

      – Что? Нет, нет, – замотал головой Зенкин. – Кто я такой, в конце концов? Я же никого ни к чему не призывал, не агитировал. Я не участвовал во всех этих политических играх. И вообще, даже мои речи – по большему счёту, это была шутка, баловство…

      – Баловство? – он посмотрел в глаза Зенкину, старательно имитируя холодный потусторонний взгляд. – Большинство наших слов – обыкновенное баловство. И тем не менее они имеют силу. Наши слова, Евгений, как и наши мысли и наши желания, имеют свойство накапливаться и материализоваться. Если ты и ещё несколько десятков таких, как ты, мечтали о властной руке, которая захватит всё в свой кулак,