Ринордийский цикл. Книга 1. Идол. Ксения Михайловна Спынь

По долинам… туман. Ползёт туман.

      Ложбина.

      Вот это слово – ложбина.

      По ложбинам ползёт туман?

      – И в ложбинах клубится туман. Клубится… Не в ритм. Стоит туман. Нет, там что-то про «клубится».

      Клубы… Клубы могут быть дыма… Может, не «туман», а «дымка»?

      – И в ложбинах дымки клубы.

      Он недовольно поморщился. Немного не то. Но очень близкое к тому, что должно быть на самом деле.

      – Хорошо, пусть пока так. «Камень падает и ложится. И в ложбинах… по ложбинам – дымки клубы». Теперь рифмы. Ложится… Клубы…

      Только рифмы не хотели находиться. Если вспоминались слова, близкие по созвучию, они никак не подходили по настроению. Труды, болты… Ложится – ложиться. Это и вовсе не рифма.

      А может, эти слова – «ложится» и «клубы» – вообще неправильные? Что он за них уцепился? Та же дурацкая привычка, оставшаяся со времён его первых поэтических попыток, – влюбиться в первоначальный вариант и ни за что не признавать, что он дефектный. Лунев вздохнул. Ему жаль было ломать уже сложившуюся конструкцию, но если того потребует стих, придётся сломать. И начать всё заново.

      Ладно, пока оставить. Перейти к другой строфе.

      – Беспроглядна тёмная ночь… Нет, банально.

      Лунев щёлкнул настольную лампу – жёлтый круг света упал на стол с листами бумаг.

      Он записал первые две строки, чтобы не забыть, пропустил место для следующих двух и задумался. Он не представлял, о чём писать.

      – В тишине тихий голос шепчет…

      Он вздрогнул. Опять голос? И в этой, пришедшей вдруг строке? Что за наваждение?

      – В тишине… тихий… Нет, не пойдёт, – заметил он, как бы надеясь беспристрастным, чисто техническим оцениванием скрыть испуг. – Бессловесный голос… мне… шепчет.

      Стоп, строки. В вас вклинивается кто-то чужой.

      – Бессловесный голос мне шепчет, что… что… Пропуск. Он съедает… Нет, он захватит. Он уносит – вот. Он уносит, та-та́… Пропуск! Сквозь туман.

      Лунев на секунду примолк.

      – Тогда рифма во второй строчке – «обман».

      Он набросал слова на бумагу, хотя они ещё не оформились, ещё могли измениться или вовсе разбрестись. Просто страховал свою память.

      – Потому что у стен есть уши. Потому что у ламп есть глаза…

      Стоп, довольно! Это-то к чему было? Откуда взялось?

      Лунев беспокойно заёрзал на стуле: слова выходили слишком живыми. Вот и скрипнуло сзади что-то – он быстро оглянулся. Кажется, никого.

      Мысли материализуются – конечно, разумеется, мы это знали, о чём и был разговор. Ну, Лунев, твои слова доказываются текущей реальностью – что ж, ты рад? Не особо, если честно: доказываются они не очень приятно. Он посмотрел на листок с разрозненными словами: вроде пока ничего жуткого написано не было. Там вообще почти ничего не было – одни разбросанные обрывки.

      Стихотворение ещё не созрело, догадался он. Стоило бы подержать его в голове несколько дней и тогда уже садиться за стол. Так он и делал обычно, почти всегда. (Да-да, он убедил себя. Стихотворение